Что
вневременное бытие (общее содержание, напр. "краснота", "число два" и т.п.)
мыслимо независимо от бытия временного - это опять-таки очевидно лишь
постольку, поскольку это есть тавтология - потому что "мыслить" и значит
"сознавать как вневременное содержание". Но если мы примем во внимание, что
все мыслимое приобретает для нас подлинный смысл не в отдельном содержании
понятия, а лишь в суждении "A есть B" ( в конечном счете, как мы видели, в
суждении "x есть A"), то мы имеем в этом наряду с содержанием понятий
упомянутое выше загадочное связующее и обосновывающее "есть" (или отношение
к x) - что уже не есть содержание понятия. Правда, можно было бы указать на
то, что и это связующее начало все же тоже вневременно, так как суждение
имеет вневременную значимость. Однако это не совсем так. Вневременным в
строгом смысле слова может быть только тождественное себе содержание: форма
вневременности именно и совпадает с формой тождества, с категориальным
условием, конституирующим определенность. Но момент "есть" сам не есть ни
определенность, ни тождество - он есть связь между определенностями (или
между определенностью и единством, из которого она возникает), переход от
"одного" к "другому" - тот загадочный и глубочайший динамический, жизненный
момент идеального бытия, который Фихте называет словом "Durch" ("через")
("Wissenschaftslehre", 1804). Конечно, его нельзя просто отождествлять с
психологическим актом связывания или перехода как с реальным процессом
мышления - ибо это означало бы незаконное (((?((((( ("( ?((( (?n((lvi. Тем
не менее этот момент "есть" в качестве связи между определенностями и вместе
с тем в качестве момента, обосновывающего определенность в бытии, содержит
нечто, что выходит за пределы чистой вневременности определенности и в
чем-то сходно с конкретностью временного бытия. Это есть единство, выходящее
за пределы всякой определенности и в этом смысле "неопределенное", как бы
"материя" самого идеального мира, как ее признавали позднейшие платоники. Но
если этот момент не есть нечто отвлеченно-вневременное и, с другой стороны,
принципиально отличается от всякого временного процесса или акта, то
остается только одна возможность: он должен быть конкретно сверхвременным,
времяобъемлющим. Но такое бытие "идеи" во всеобъемлющем целом, которое само
уже не есть идея, мы можем мыслить только в одной форме: именно признав, что
оно предполагает, правда, не отдельный временной психологический акт
мышления, но сверхвременное бытие в мысли, а тем самым и мысль как
универсальную потенцию, - потенцию, которая сама есть уже не в
отвлеченно-логической форме ее содержания, а в форме некой всеобъемлющей
конкретности. В этом смысле надо вместе с Плотином - против Платона или
классического платонизма - признать, что "мир идей" мыслим сущим лишь в
"божественном духе" - во всеобъемлющем единстве, которое не
отвлеченно-вневременно, а конкретно-сверхвременно. Но в этом сверхвременном
единстве как-то заключено и само время, а следовательно, и все временное
бытие.
То же можно показать еще и иным путем. "Царство идей", сущее в смысле
обладания вневременной значимостью, в отношении эмпирического, подчиненного
времени бытия есть царство "возможности". Именно его независимая от
эмпирической действительности значимость имеет тот смысл, что оно есть то,
что возможно само по себе, т.е. независимо от его эмпирического
осуществления. Поэтому может показаться, что позади и вне "действительности"
утверждено независимое от нее, автономное царство чистой "возможности". Выше
мы говорили, что в глубине действительности лежит сфера сущей
потенциальности, или "мочи". Это последнее понятие не должно, однако, быть
смешиваемо с абстрактным понятием возможности, на которое мы здесь
наталкиваемся. "Возможность" в этом последнем, абстрактном смысле означает
просто не что иное, как непротиворечивость или проще говоря, мыслимость. Что
чисто логически "возможность" в этом абстрактном смысле "автономна", т.е.
независима от всякой эмпирической действительности или от конкретной
осуществимости, - это очевидно просто потому, что в этом и состоит самый
смысл рассматриваемого понятия "возможности". Истина "2(2=4" сохраняла бы
смысл, даже если бы в мире не было четырех конкретных предметов; ибо она
означает лишь то, что четыре предмета (взятые как дважды два предмета)
именно "возможны", т.е. мыслимы. Суждение "сегодня может быть дождь" не
становится ложным от того, что дождя фактически не было. Дождя не было, но
он мог быть. Все это ясно само собой и есть почти тавтология.
Это не препятствует, однако, тому, что под "возможностью" мы разумеем все
же, с другой стороны, именно возможность осуществиться.