В силу этого оно одновременно
и отрешено от всего, и все объемлет и вездесуще, оно есть ничего и все. Оно
истинно абсолютно в том нераздельно-двойственном смысле, что оно есть то,
что не относительно, и вместе с тем имеет относительное не вне себя, а
объемлет и пронизывает его. Оно есть несказанное единство единства и
многообразия, и притом так, что единство не привходит как новое, иное начало
к многообразию и объемлет его, а так, что оно есть и действует в самом
многообразии. Непостижимое есть в этом аспекте несказанное единство и
безусловно бессодержательного, как бы точкообразного единства, и
бесконечной, всеобъемлющей полноты, - что совпадало бы с нашим усмотрением
сущности безусловного бытия (см. выше, гл. III, 3).
Все это, повторяем, может показаться весьма заманчивым и правдоподобным.
Нетрудно, однако, с другой стороны, усмотреть, что этот путь все же не
приводит нас к искомой цели. Уже имея за собой опыт, в какой тупик мы зашли
на пути отрицания отрицания, нетрудно теперь трезво вспомнить, что отрицание
и в третьей степени все же остается отрицанием и потому содержит в себе все
ограничение, необходимо присущее всякому отрицанию как таковому; и это
простое соображение с неопровержимой ясностью приводит нас к сознанию, что
мы при этом вращаемся в порочном кругу. Если бы мы захотели остаться на этом
пути, мы принуждены были бы, в свою очередь, дойти до отрицания отрицания и
в этой третьей степени, потому что нам нужно было бы устранить содержащуюся
и в нем ограниченность. Так, можно было бы примерно показать, что и единство
единства и многообразия, простоты и полноты не должно браться только как
простое, отвлеченное единство, а посредством нового его отрицания должно
быть понято и как различие этих двух аспектов. Но на этом пути мы могли бы и
должны были бы идти бесконечно далеко, мы должны были бы дойти до отрицания
четвертой, пятой, шестой степени и т.д. без конца. И каждая такая новая
степень отрицания имела бы для нас уловимый и разумный смысл - какого бы
умственного напряжения она ни стоила нам; ибо каждая новая ступень отрицания
имела бы значение поправки или отмены того ограничения, которое заключено в
ближайшей ей низшей степени отрицании; ее задачей было бы отклонить
абсолютную, рационально-логическую, как бы замыкающую в рамки отвлеченного
понятия функцию предыдущего отрицания. Но именно в силу этого мы должны
прийти к убеждению, что на этом пути мы бесплодно вращаемся в кругу, что все
дальнейшие отрицания, в сущности, хотят высказать только то самое, к чему мы
уже стремились в первом отрицании - отрицании отрицания и что должно было
составлять его подлинный смысл - именно преодоление отвлеченности понятия,
выход к подлинной конкретности. И, с другой стороны, мы, как указано, все же
не можем и в дальнейших степенях отрицании избегнуть ограничения, которое
присуще всякому отрицанию как таковому и образует его смысл.
Мы должны поэтому умственно оглянуться назад и отдать себе ясный отчет в
том, что мы, собственно, разумели уже под первым отрицанием отрицания, к
чему мы стремились с его помощью. Тогда мы скажем: его целью было устранить
то разрушающее или абсолютно разделяющее действие, которое имеет обычное
отрицание, но отнюдь не то положительное, что содержится и мыслится в
отрицании; оно должно было не уничтожить момент связи различного, из
которого вытекает богатство многообразия, а, напротив, сохранить и упрочить
его. Эти два противоположных момента в отрицании, как бы тесно они ни были
связаны между собой, должны именно отчетливо быть различаемы в нем.
Отрицание совсем не должно быть отрицаемо, поскольку под этим вторым
отрицанием мы разумеем чистое уничтожение, как бы бесповоротное и
совершенное изгнание отрицания из состава реальности, как это выражается в
жестоком принципе "либо-либо". Если мы подлинно хотим преодолеть этот
принцип "либо-либо", то мы должны, напротив, сохранить положительный
онтологический смысл, положительную ценность отрицания. Можно сказать, что
именно отвлеченное понимание отрицания, в сущности, отвергает его
онтологический смысл. В самом деле, согласно этому (мимоходом уже выше
упомянутому нами) пониманию, функция отрицания состоит исключительно в
отвержении ложного, т.е. того, чему вообще нет места в бытии и что только
неправомерно пробралось в объективное бытие из состава нашей субъективности.
Раз реальность очищена от всего ложного - этим исчерпано дело отрицания, и в
самой реальности тогда остается только положительное. Отрицание есть здесь
нечто вроде метлы, которою выметают сор из комнаты, но которую саму
неуместно оставлять в комнате в качестве ее убранства. Это воззрение, таким
образом, с одной стороны, приписывает отрицанию мощь абсолютного
уничтожения, а с другой стороны, рассматривает его как нечто неподобающее,
что само предназначено к уничтожению.