Если в предыдущей главе мы вынуждены были усмотреть слой иррационального
в составе самого предметного бытия, то здесь мы сосредоточиваемся на другой
стороне соотношения: мы видим, что все иррациональное, не укладывающееся без
остатка в связную систему определенностей, как бы тем самым взрывает саму
систему предметного бытия или действительности и выходит за ее пределы, не
переставая тем самым быть в общем смысле реальностью. Оба этих вывода, с
первого взгляда противоречащие друг другу, все же согласимы потому, что сам
"предмет" или - что для нас здесь одно и то же - сама "объективная
действительность", конституируясь для нас как система объективных, т.е.
определенных, содержаний, есть вместе с тем, в качестве ее носителя, и нечто
большее и иное, именно темная бездна непостижимого, иррационального, - того
специфического момента, который мы зовем "бытием". Смотря по тому, какая
сторона этого соотношения выдвигается для нас на первый план, иррациональное
то противостоит "действительности" как что-то "субъективное", то
воспринимается как непостижимая, темная почвенная глубина самой
связно-упорядоченной системы предметного бытия. И с этой точки зрения мы
вновь приходим к тому, что "действительность" не есть что-то раз навсегда
законченное, некое замкнутое целое определенного объема, а есть нечто
пластическое, гибкое, - нечто, что как бы внутренне "дышит", то расширяясь,
то вновь сужаясь - смотря по тому, с какой стороны мы к нему подходим.
Область того, что мы зовем "действительностью", во всяком случае, не может
быть однозначно-определенно очерчена - и опять-таки не только по слабости
наших познавательных способностей или фактической ограниченности нашего
знания, а по самому существу понятия действительности. Выражаясь
парадоксально, "действительность" в качестве сферы всего, что "объективно
есть", сама не имеет объективных, т.е. точно и однозначно определенных
очертаний; или, иначе говоря, будучи сферой того, что есть объективно, "на
самом деле", сама действительность не укладывается в свою очередь в понятие
объективно-сущего, так как она лишена основного признака объективно-сущего -
однозначной определенности содержания.
К тому же выводу мы можем прийти и с совсем иной стороны, именно через
усмотрение трудностей, на которые мы наталкиваемся при попытке уяснить
отношение того, что мы называем действительностью, к нашему сознанию
времени. Принадлежит ли к действительности только то, что есть, или и то,
что было и будет? Конечно, то, что было, было тогда, в свое время
действительностью, и будущее тоже некогда станет действительностью, и потому
в каком-то смысле мы, очевидно, должны включить их в состав
действительности. Однако даже и независимо от того, что будущее, как мы
владели, в известной мере не предопределено однозначно, не определено в
себе, а, напротив; может сложиться по-различному, - прошлое и будущее не
есть нечто, с чем мы должны считаться в том смысле, в каком это необходимо в
отношении настоящего. Им недостает поэтому наиболее существенного признака
действительности. Прошлое как таковое, правда, для нас неизменимо, но оно
уже прошло, исчезло, отодвинулось в некую безразличную нам даль; оно тем
самым ушло из круга действительности; оно похоронено и нас больше не
касается - разве лишь его последствия в настоящем. Будущее же есть, по
крайней мере до известной степени, именно то, что мы сами создаем или
строим, что зависит от нашей воли, есть итог нашей собственной деятельности;
в этом смысле оно, очевидно, есть прямая противоположность тому, что мы
зовем действительностью. Или же, поскольку и будущее, напр., в его
космическом содержании, предстоит нам роковым, неизмеримым образом, оно есть
если и не нечто осуществляемое нами, то во всяком случае то, чему еще лишь
предстоит осуществиться. Коротко говоря: прошлого уже нет и будущего еще
нет; оба не "существуют", а лишь "представляются" нами - прошлое мы
вспоминаем или с большей или меньшей вероятностью узнаем лишь постепенно, по
его следам, о будущем мы только догадываемся и строим предположения; ни то,
ни другое не "дано" нам, не соприкасается с нами в опыте и не действует на
нас как настоящее, т.е. как то, что непререкаемо "действительно".
На первый взгляд могло бы показаться, что вся трудность здесь носит
характер чисто терминологический. Мы имеем, очевидно, не одно, а два понятия
"действительности". Под действительностью в узком и эминентном смысле мы
разумеем действительность настоящего, "предстоящую" нам в опыте, -
действительность того, с чем мы соприкасаемся, что мы воочию чувственно
воспринимаем и что одно лишь имеет для нас практическое значение.