Если мы и не можем и не
вправе разумно "объяснить" факт зла, то мы не можем и не вправе и
"успокоиться" перед его лицом: факт зла должен "мучить", "тревожить" нас.
Дело в том, что факт зла неразрывно связан с идеей "вины" или
"ответственности". Перед лицом всякого зла неудержимо возникает - и должен
возникнуть - вопрос: кто, собственно, за него ответствен, кто несет вину за
него?
Три инстанции здесь могут иметься в виду, как бы привлекаться к
ответственности: 1) само Первоначало всяческого бытия - Бог, 2) объективный
носитель зла, или само "зло" как таковое, или "дух зла" - и, наконец, 3) я
сам. Оставим пока в стороне Бога и проблему его ответственности. Тогда
проблема принимает характер вопроса об относительной "ответственности" за
зло самой силы зла и - меня.
Прежде всего, к разъяснению смысла самого вопроса. Пребывание "во зле"
каждого отдельного существа - каждой "души" - есть соучастие его в
превратном, извращенном состоянии мира, "одержимость" его дурными,
демоническими космическими силами, его плененность "князю мира сего"cxlviii.
Мы уже видели выше (гл. VII, 3), что именно утверждение самочинности,
безусловного "из-себя-бытия", неограннченной свободы моей "самости" ведет к
порабощению меня злыми, враждебными силами. И тут и возникает вопрос: кто,
собственно; в этом повинен, "я сам" или "силы зла"? Другими словами: где,
собственно, находится место пребывания зла, подлинная инстанция, порождающая
зло, - в трансцендентном мне "духовном мире", в котором я лишь соучаствую
или которому я подчинен, или во "мне самом"? Кто не искушен в проблематике
духовной жизни и не имеет органа для восприятия "духовного" как такового, в
онтологической объективности его бытия, тому этот вопрос может показаться
простой бессмыслицей, более того - запутыванием и затемнением совести
богословской фантастикой. Вопреки этому наивному взгляду необходимо
подчеркнуть, что мысль о том, что само зло как духовная потенция бытия или
"дух-искуситель" соблазняет человека, вводит его в "грех", содержит глубокую
метафизическую истину, Поскольку человек по самому своему существу "духовен"
- а это значит: стоит в отношении к "духовности" как особой области бытия,
трансцендирует в мир духовности, - постольку он и в добре, и в зле находится
в связи с объективным духовным началом и зависит от него. Всякое зло имеет в
конечном счете духовное происхождение и духовную природу. Когда человек
"впадает" во зло, он подчиняется силам зла, которые при этом "берут его в
плен". В этом смысле сам человек есть не первоисточник зла, а только его
орудие или покорный раб, исполнитель воли самого зла. С другой стороны,
однако, неприемлемость или спорность такого воззрения заключается в том, что
сознание моего соучастия во зле - в том, чего "не должно быть", - неотделимо
от сознания моей ответственности, моей "вины" в этом.
Правда, обычный простой способ "объяснить" возникновение зла из
человеческой "свободы", из данной человеку способности "выбирать" между
добром и злом есть объяснение совершенно мнимое. Прежде всего, само бытие
зла как такового, которое должно быть этим "объяснено", при этом молчаливо
уже предполагается. Далее, этим объяснением искажается фактический состав
опыта "впадения во зло": зло никогда не "выбирается" свободно, - напротив,
нас непроизвольно тянет, влечет или гонит к нему; поскольку зло нас
"привлекает", в этом самом акте влечения ко злу мы уже теряем нашу свободу;
подлинно "свободно" мы стремимся только к добру, ибо оно одно, совпадая в
глубине реальности с бытием, образует подлинную внутреннюю основу нашего
бытия. Мы оставляем здесь пока в стороне самую трудную и соблазнительную
сторону вопроса: виноваты ли мы в том, что Бог снабдил нас такой
сомнительной, неустойчивой свободой, которая может вести нас ко злу, когда
ему, казалось бы, ничего не стоило даровать нам, как его "образу и подобию",
ту свободу, которая сущностно совпадает со святостью, с свободной
приверженностью одному лишь добру? (К этой стороне вопроса мы еще вернемся
ниже.)
Таким образом, между "ответственностью" за зло меня самого и самой
действующей на меня силы зла есть некая антиномия. Но мы уже знаем, как
"разрешимы" вообще антиномии - именно не через их устранение в новых
рациональных понятиях, а лишь через мужественное трансрациональное их
приятие. В данном случае мы можем опереться на открытое уже нами
антиномистическое отношение между "душевностью" человека и реальностью духа
(гл. VII, 3). Так как мое "самобытие" и бытие духовное образуют, как мы
видели, некое нераздельно-неслиянное, или сплошное, переливающееся одно в
другое и все же явственно различимое в своей двойственности двуединство, то
ни во времени, ни логически одно не может быть противопоставлено другому,
одно не может предшествовать другому и определять его.