Но - и независимо от того, что здесь для нас
дело идет просто об истине, о том, что есть на самом деле, причем для нас
совершенно безразлично, к каким практическим последствиям это может привести
(познающий, как таковой, должен всегда быть готов руководиться принципом:
pereat mundus, fiat veritas!xiv), - повторяем: совершенно независимо от этой
принципиальной установки дело и практически имеет оборотную сторону. Пусть -
в известных пределах - ограниченность и замкнутость сознания есть условие
его "трезвости" и практической годности. Но это имеет силу именно только в
известных, тоже весьма ограниченных пределах. Наряду с этим раскрытость
сознания - его способность безгранично раскрываться и расширяться и тем
самым основная установка безграничного простора вокруг познанного,
привычного, уже знакомого мирка есть также условие нормального - даже
практического - функционирования нашего сознания и познания. В самом деле,
замкнутость сознания в своем пределе есть не что иное, как основной признак
- помешательства. Она образует самое существо мании. Какую бы манию мы ни
взяли - манию величия или манию преследования и т.п., - она всегда
предполагает, что человек ощущает себя центром мира, воспринимает мир
превратно именно потому, что берет его не во всей его широте, т.е. не
учитывает тех его сторон и областей, которые не имеют отношения к его
собственной личности, не входят в состав его кругозора, определенного его
интересами, - коротко говоря, не воспринимает мира, запредельного его
собственному "мирку". Отождествляя свой "мирок" - то, что ему "известно" и
"знакомо", - а это есть то, что ему лично "важно" в связи с его личными
интересами, - с бесконечной полнотой, богатством, сложностью мира вообще -
мира, ему чуждого и неизвестного, - маньяк с неизбежностью приходит к
какому-то совершенно превратному представлению о мире. Если сопоставить это
совершенно бесспорное соотношение со сказанным выше об ограниченности
сознания или о сознании ограниченности реальности - "нормального",
"трезвого", практически ориентированного человеческого духа, то мы приходим
к парадоксальному, но все же бесспорному положению, что как раз так наз.
"анормальное", "трезвое", "обыденное" сознание в известной мере близко к
маниакальности, как бы полуманиакально, и что, напротив, кажущееся
"романтическим" требование, ясного и напряженного сознания широты бытия за
пределами уже "известного" и "знакомого" и с практической точки зрения
весьма существенно, так как есть необходимое условие подлинно непредвзятого
- соответствующего самой реальности - отношения к бытию. Оно есть тем самым
условие подлинной плодотворности нашей жизни. Всякая новая инициатива,
всякое умение завладеть чем-либо новым, доселе неизвестным и все же нам
полезным, все вообще искусство правильно действовать требует умения видеть
реальность в надлежащей перспективе. Это общее и самоочевидное положение
применимо, конечно, и к выясненному и интересующему нас соотношению: умение
видеть наличие неизвестного как такового, окруженность узкой сферы ясного и
знакомого безграничной полнотой неизвестного - данность в опыте не-данного,
скрытого, запредельного - есть и практически необходимое первое условие
плодотворного и целесообразного отношения к реальности. Поскольку имеет силу
старое бэконовское положение "знание есть могущество"xv - нет надобности его
здесь особо доказывать, - условием нашего "могущества" или практически
правильной ориентировки в жизни будет и то, что является, как мы видели,
условием всего знания: видение "неизвестного", которое одно только приводит
к установке "вопрошания" и тем самым ведет к познаванию и знанию.
Но вернемся к обсуждению существа дела. Теоретическим выражением
указанной выше психологической установки "ограниченности" сознания является
так называемый эмпиризм - учение, что все наше знание в конечном итоге
сводится к совокупности "опытных данных". Если под "опытом" при этом
разуметь все вообще, что в какой-либо форме нам "дано", нам "открывается"
или "предстоит", нами "испытывается", то учение это, конечно, совершенно
бесспорно. Его можно было бы в такой формулировке упрекнуть, пожалуй, в
бессодержательности или совершенной неопределенности, если бы именно эта
неопределенная широта формулировки не имела большой ценности, как поправка к
узости и неадекватности более точных формулировок. Именно эту полезную и
адекватную делу широту имеет в виду, напр., Виллиам Джемс, когда он говорит
о методе "радикального эмпиризма"xvi; и точно так же Гуссерль в своей
"феноменологии" тонко и остро наметил плодотворную задачу подлинно
непредвзятого описания всего, что действительно предстоит нам и содержится в
созерцаемом предметеxvii.