В подлинном религиозном
переживании - в отличие от застывшего, по-своему ясного и отчетливого мира
религиозно-богословских понятий, - например, когда в молитве, покаянии или
причастии мы чувствуем себя внезапно чудесно избавленными от мук совести, от
гнетущих забот или внутренней смуты и волнения и разнесенными на какие-то
неведомые чистые высоты, и которых мы обретаем душевный покой, - мы
испытываем прилив каких-то непонятных, сверхрациональных, благодатных сил, -
блаженное "касание мирам иным", силы которых таинственно властвуют над нашим
земным бытием, над "здешним" миром, и проникают в нашу трезвую, будничную
жизнь.
Во всех таких случаях нам кажется, что мы стоим перед чем-то
непостижимым, что явно отличается от всего знакомого, понятного, уловимого в
ясных понятиях. Позади всего предметного мира - того, что наше трезвое
сознание называет "действительностью", - но и в самих его неведомых глубинах
- мы чуем непостижимое, как некую реальность, которая, по-видимому, лежит в
каком-то совсем ином измерении бытия, чем предметный, логически постижимый,
сходный с нашим обычным окружением мир. И притом это измерение бытия таково,
что его, содержания и проявления кажутся нам непонятным образом одновременно
и бесконечно удаленными от нас, и лежащими в самом интимном средоточии нашей
личности. И когда мы сознаем это непостижимое, когда мы, погружаемся в это
измерение бытия, мы вдруг начинаем видеть другими глазами и привычный нам
предметный мир, и нас самих: все знакомое, привычное, будничное как бы
исчезает, все возрождается в новом, как бы преображенном облике, кажется
наполненным новым, таинственным, внутренне-значительным содержанием. Кому
неведомо, кто никогда не испытал это гетевское "stirb und werde"ix, это
духовное воскресение к жизни после "смерти", после жуткого ухода в
таинственную глубь земного мира, тот, поистине, - говоря словами Гете
"только смутный гость на темной земле".
Но не есть ли все это просто иллюзия и заблуждение, нападающее на нас
субъективное душевное состояние, которое, по-видимому, оправдывает
психологическую гипотезу, что в глубине почти всякого нормального человека
кроется зерно безумия? Или в более обшей форме: не есть ли сознание
непостижимого - нечто, что может быть понято в наших обыденных или научных
понятиях и тем самым включено в нашу обычную, знакомую и постижимую картину
мира, в привычный, рационально объяснимый предметный мир, напр., хотя бы как
момент "иррационального" в нашей душевной жизни?
Таково возражение нашего трезвого, рассудочного существа в отношении
состояний и опыта, в которых мы как будто ускользаем от него, выходим за его
пределы. Как бы убедительно ни казалось оно тому, кто заранее берет сторону
"рассудочного сознания" и не привык сомневаться в абсолютном верховенстве и
непогрешимости его притязаний, - непредвзятому, истинно философскому уму не
трудно усмотреть его методологическую произвольность. Дело в том, что оно
покоится на логической ошибке petitio principii или на ошибке idem per
idemx. Никто не судья в собственном деле. Абсолютное верховенство
логического, рассудочного объяснения не может быть логически же доказано,
ибо всякое доказательство опирается само на веру в абсолютную,
окончательную, компетенцию чисто рациональной мысли. Тот опыт
иррационального или трансрационального сознания, который рациональной мысли
кажется сводимым на иллюзию - общее говоря, постижимым в формах именно
рациональной мысли, - с точки зрения самого этого опыта по-прежнему остается
рационально непостижимым, и мы имеем здесь просто столкновение двух
непримиримых "точек зрения", если угодно - двух первичных "вер". На этом -
для большинства ближайшем и столь простом пути - вопрос, таким образом, не
может получить подлинно убедительного разрешения.
Но само это положение дела может вести и к другой постановке вопроса,
итогом которой явится, по-видимому, также отрицание объективной значимости
опыта трансрационально-непостижимого элемента бытия. А именно, сомнение, о
котором мы только что говорили, может быть формулировано и иначе. Мы можем
попытаться - как это делает скептицизм, претендующий на особую широту и
свободу мысли, - возвыситься над обоими спорящими здесь между собой
духовными направлениями и как бы "беспартийно" оценить их оба.