Это мучительное и
вместе с тем плодотворно-активное сознание недостаточности всего уже
достигнутого знания, это знание собственного неведения, на которое впервые в
истории человечества указал Сократ (он говорил, как известно, что знает
только одно - что он ничего не знает, - и толковал изречение дельфийского
оракула, объявившего его "мудрейшим из греков" так, что его превосходство
над другими только в том и состоит, что другие даже и этого - именно
собственного невежества - не знают), - повторяем, это знание собственного
неведения есть определяющий признак всякого подлинного знания. Только тот,
кто ошибочно принимает произвольное "мнение" за подлинное знание, чей взор
не направлен вообще непосредственно на самый предмет, на существо дела,
может предаваться иллюзии, будто он обладает окончательно завершенным,
вполне готовым знанием, не требующим дальнейшего пополнения и
совершенствования. Напротив, тот, чей взор направлен на самый предмет
познания, всегда обладает вместе с уже познанным и всей бесконечностью
неведомого. Ему всегда предносится нечто подобное приведенному нами образу
"океана" с его неведомыми далями и глубинами. Ньютон - великий испытатель
природы, постигший законы движения небесных тел, т.е. как бы проникший в
тайны мироздания как целого, говорил в этом отношении так просто и
прекрасно: "Я не знаю, что будут думать обо мне грядущие поколения, но я сам
представляюсь себе ребенком, который на берегу океана нашел несколько
выброшенных на сушу раковин, тогда как сам океан во всей своей неизмеримости
и неисследимости по-прежнему стоит перед его взором, как великая
неразгаданная тайна"xx.
2. Неведомое как непостижимое для нас
Но, спросят нас, какое отношение имеет все предыдущее размышление к
собственной теме нашего исследования, к "непостижимому"? Ведь совершенно
очевидно, что "неизвестное", постоянное присутствие которого в качестве
основы и "фона" всякого нашего знания мы обнаружили, не совпадает с
"непостижимым". Все неизвестное, неведомое ведь для того и существует, чтобы
быть познанным и постигнутым нами - хотя бы частично: именно это и означает,
что оно есть "предмет" знания; будучи еще непознанным, незнакомым, оно есть
именно то, что подлежит познанию и постижению. Познание его беспрерывно
подвигается вперед, наш познающий дух овладевает все новыми частями того,
что до того ему было неизвестно, и то, что познается, тем самым теряет свою
тьму и чуждость, как бы вырывается нами из бездны "неведомого"; и нет,
по-видимому, грани, которая принципиально преграждала бы путь этого движения
духовно-познавательного овладения неизвестным и его озарения.
Но еще и в другом отношении неведомое, по-видимому, отнюдь не совпадает с
"непостижимым". А именно, если мы отвлечемся от фактической относительной
ограниченности нашего знания и наших познавательных способностей и
попытаемся уяснить вопрос чисто принципиально, то все неведомое представится
нам по крайней мере потенциально постижимым, т.е. в принципе доступным
постижению, и притом исчерпывающему, совершенному постижению. Ибо само по
себе - без отношения к нашему фактическому познаванию - все неизвестное
представляется нам не как что-то по своему существу темное, а, напротив, как
совокупность совершенно однозначных содержаний, как точно, т.е. внутренне
ясно и отчетливо расчлененное единство многообразных содержаний. Пусть это
расчлененное многообразие остается для нас необозримым и неуяснимым; само по
себе оно ведь существует с полной, однозначной определенностью; ведь в
противном случае наше познание не имело бы всегда присущего ему предметного
значения - значения уловления, озарения для нас того, что само по себе и без
этого озарения всегда было и есть. Для Бога - для некого бесконечного
сознания и опознавательного могущества - по-видимому, в этом отношении во
всяком случае не могло бы быть ничего непостижимого. Напротив, само по себе
- как бы рассматриваемое в свете самого бытия - все, по-видимому, существует
с однозначной ясностью. Таким образом, тот простой и бесспорный факт, что мы
не всеведущи, - что, говоря словами Гете, "vor unserer Nase gar bleibt viel
verschlossen"xxi, - сам по себе, очевидно, не дает нам права отождествлять
непознанное, неведомое с "непостижимым".
Это последнее возражение мы сможем надлежащим образом оценить лишь
позднее, когда мы приступим к обсуждению возможности "непостижимого в себе".