Таким, казалось
бы, должна была бы быть вся наша жизнь, поскольку она действительно
проистекает из Бога и есть в нем, ибо Бог, всеобосновывающее и
всеосмысляющее первооснование, абсолютно совершенен и есть первоисточник
всякого совершенства; поэтому его самого мы должны, казалось бы, естественно
представлять себе абсолютно блаженным или абсолютным блаженством. Однако в
этом популярном представлении то сущностно-трансрациональное, а тем самым
антиномистическое единство, в форме которого мы только и можем адекватно
мыслить реальность и ее Первоисточник, уже опять-таки в каком-то смысле
рационализируется и, следовательно, сужается и искажается. Почему мы так
уверены, что неисповедимое, безымянное или всеимянное существо Того, кого мы
называем Богом, исчерпывается тем признаком, который мы мыслим как
безмятежное блаженство? Но уже тот факт, что страдание - вопреки всем столь
явно софистическим и неубедительным попыткам описать его как чистое
"умаление" - есть нечто, имеющее положительное содержание, - что боль есть
не "малое удовольствие", а большая реальная мука - уже этот факт должен был
бы заставить нас призадуматься. Страдание не есть, подобно моральному злу,
призрак, сущая иллюзия, реальность как обман - страдание есть подлинная,
хотя и тягостная, реальность. И в отличие от морального зла, которое, будучи
пустотой и безосновностью, в бессмысленном упорстве хочет утверждать себя
как реальность, - страдание есть род реальности, сознающей, что он не должен
быть и стремящийся победить или преодолеть себя. Как лапидарно это выражает
Ницше: "Weh spricht: vergeh!" ("Боль говорит себе: пройди!"). Правда, именно
потому в лице страдания как чего-то, что не должно быть и все же есть
реальность, мы как будто наталкиваемся на нечто противоречащее основной
религиозной интуиции о совпадении в Первооснове реальности и ценности. Но и
здесь мы не должны забывать, что таинственность, непостижимость,
трансрациональность образует само существо реальности и что мы все же можем
через само усмотрение этой трансрациональности обрести некое положительное
знание или постижение.
Страдание, возникая из зла, разделяет со злом его безосновность и
неосмысленность и в этом смысле само есть зло, которое никогда не может быть
так "объяснено", чтобы этим быть оправдано. Но, содержа в самом себе
стремление преодолеть себя, страдание есть вместе с тем движение возврата к
реальности и в этом смысле уже нами есть подлинная реальность или благо, а
не зло. Момент безнадежной, бессмысленной мучительности - мучительности,
доводящей до отчаяния, - лежит не в самом страдании как таковом, а в том
волнении, отвращении, противоборстве, с которым мы его испытываем, - т.е. в
стремлении избавиться от него как бы внешним механическим способом, просто
уничтожить его - предать его чистому, абсолютно разделяющему и уничтожающему
"не" или "нет". Чистое же существо страдания открывается нам в той форме его
преодоления, которая заключается в духовном приятии или претерпевании
страдания - в нашей способности выстрадать и перестрадать страдание. Тогда
страдание испытывается и открывает себя не как бессмысленное зло, не как
нечто безусловно недолжное, даже не как извне наложенная на нас кара, а,
напротив, как исцеление от зла и бедствий, как желанный Богу и в этом смысле
уже сущностно божественный возвратный путь на родину, к совершенству
реальности. Одна из самых очевидных закономерностей духовной жизни состоит в
том, что вне страдания нет совершенства, нет полного, завершенного,
незыблемо-прочно утвержденного блаженства. "Блаженны плачущие, ибо они
утешатся"; "тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь" и "многими скорбями
надлежит нам войти в царствие Божие"cl. Или, как то же выражает Мейстер
Экхарт: "Быстрейший конь, который доведет тебя до совершенства, есть
страдание". Страдание есть как бы раскаленный зонд, очищающий и расширяющий
наши духовные дыхательные пути и тем впервые открывающий нам свободный
доступ к блаженной глубине подлинной реальности. Нет надобности особо
повторять и здесь, что страдание открывает это свое глубочайшее существо,
только будучи внутренне пережито в моем опыте, т.е. как мое страдание, и
только в этом своем аспекте, как мое страдание, находит этот свой смысл и
оправдание. Но это мое страдание в силу всеединства бытия есть страдание за
общий грех, - за грех как таковой. В этом заключается истинный смысл -
смысл, открывающийся уже в общем и вечном откровении, - не только
христианской идеи искупления, но и общей идеи жертвы, как мы ее встречаем
едва ли не во всех религиях.
Поскольку сущностно антиномистическая реальность есть живая реальность и
вместе с тем, в качестве отпавшей и распавшейся реальности, стоит под знаком
небытия, как бы несет в себе жало небытия, она тем самым есть по своему
внутреннему существу антагонистическая реальность.