С этим связано еще нечто иное.
"Бытие-у-самого-себя", образующее существо истинной свободы, лишь там
впервые осуществляется в полной своей значимости, где "самость" покидает
саму себя и укореняется в чем-то ином, высшем. Ибо тут речь идет уже не о
свободе чистой непосредственности, которая берет в плен нашу самость, и не о
свободе через самоопределение, которая всегда предполагает внутреннюю борьбу
и, тем самым, несвободу, а об истинном, окончательном освобождении, которое
состоит в том, что "самость" вообще жертвует собой в плане своей
субъективности, растворяется в самодовлеюще значимом и лишь этим становится
причастной "реализующей", дарующей подлинную реальность силе подлинно
значимого бытия и находит для себя неколебимо твердую почву. "Познаете
истину, и истина сделает вас свободными"ciii.
Тем не менее и эта интимная имманентность духовной потенции не устраняет
в нас трансцендентности духовной реальности, но сохраняет ее наряду с
имманентностью и мыслима сама лишь в отношении того, что "трансцендентно"
нашей "самости"; и наша "самость" перестала бы быть сама собой, т.е.
инстанцией нашего непосредственного самобытия, если бы она не имела
"трансцендентное" вне себя. Высшая, духовная "самость" есть именно
представитель, уполномоченный в нас духовной реальности, к которой, как к
реальности вне нас, мы стоим в отношении; этот представитель, будучи в нас
высшей инстанцией, сам ответствен перед трансцендентной реальностью. Он не
непогрешим, не обладает сам самодовлеющей значимостью: его авторитет имеет
лишь производный характер. И здесь единство не уничтожает двойственности, а
впервые осуществляется в последней; господствующее здесь отношение -
пользуясь образом, излюбленным многими мистиками, - подобно отношению между
чистым огнем и до последней глубины раскаленным в огне железом. Правда,
духовная жизнь автономна, совершается в форме самоопределения. Но сама эта
автономия есть здесь форма выражения и действия высшей гетерономии:
имманентное есть здесь выражение трансцендентного, действующего на нас в нас
и через нас самих. Или, иначе и точнее выражаясь, сама эта противоположность
между автономией и гетерономией здесь неадекватна существу отношения, потому
что рационально-категориальное отношение различия и противоположности между
"одним" и "другим" преодолевается здесь их трансрациональным единством.
Поэтому с одинаковым правом можно сказать - мы уже неоднократно встречались
с таким соотношением, - что духовная жизнь одновременно и автономна, и
гетерономна и что она вместе с тем ни автономна, ни гетерономна; ибо,
согласно своей антиномистической трансрациональности, она по существу и
исконно монодуалистична, так что само автономное в ней гетерономно и само
гетерономное - автономно.
Поэтому и личность может опять-таки быть постигнута лишь
трансрационально-монодуалистично, как единство раздельности и
взаимопроникновения - как такое единство, сущность которого заключается в
его непостижимости. В отношении человека как личности в особой мере имеет
силу то, что нам открылось как существенный признак всякой конкретной
реальности вообще: он всегда и по самому своему существу есть нечто большее
и иное, чем все, что мы воспринимаем в нем как законченную определенность,
конституирующую его существо. А именно, он есть в некотором смысле
бесконечность, так как внутренне сращен с бесконечностью духовного царства.
Но единство раздельности и взаимопроникновения, определяющее личность как
непостижимое, вместе с тем обладает совершенно особым характером: оно есть
единство высшей и подчиненной инстанции, единство самодовлеюще значимого
основания и того, что само по себе безосновно и подлежит обоснованию. Это
есть единство двух модально совершенно различных слоев бытия, из которых
более глубокий и основной обладает неизмеримо-бесконечной глубиной. Именно
поэтому всякая личность, всякое духовное существо есть некая исконная тайна
не только в том смысле, что мы не можем здесь исчерпать конкретный состав
личности никаким логическим анализом, никаким комплексом отвлеченных
признаков, но и в том смысле, что самый род ее реальности в его общем
существе есть некое чудо, превосходящее все наши понятия. На этом основано
благоговение перед личностью, сознание, что в ней нам открывается что-то
божественное, "образ и подобие Божие". И эта чудесная исконная тайна именно
во всей ее непостижимости открыто предстоит нам, непосредственно дана
умудренному неведению. Перед лицом этого соотношения неизбежно оказываются
несостоятельными все попытки рационально понять духовное бытие и личность -
ибо все они суть попытки отрицать в них непостижимое по существу, слепо
проходить мимо этого, самого существенного момента, конституирующего именно
то, что есть личность.