е. до
конца неразложимой - целостности. Именно поэтому мы можем проникать в него
все глубже, выражать его в системе знания все более адекватно, никогда,
однако, не исчерпывая его не доходя в этом направлении до последнего конца.
В этом смысле и предмет мысли - а, стало быть предмет всякого знания -
конкретен, - в отличие от "отвлеченности" всех наших понятий и суждений о
нем. А это, как указано и значит, что бытие как таковое металогично и именно
в этой своей металогичности предстоит нам и доступно нашему созерцанию. И
именно это непосредственное "узрение" или созерцание металогического
существа или образа бытия как такового есть первоисточник всякого
предметного знания.
Отсюда проистекает основной вывод, существенный для нашей общей темы. Мы
имеем не одно, а как бы два знания отвлеченное знание о предмете, выражаемое
в суждениях и понятиях, - знание, как мы видели, всегда вторичного порядка -
и непосредственную интуицию предмета в его металогической цельности и
сплошности - первичное знание, на котором основано и из которого вытекает
отвлеченное знание. Это первичное знание выражается нами в знании вторичном,
отвлеченном, и в этом смысле "выразимо" в понятиях и суждениях. Но
"выразимость" эта означает здесь способность "отразить", "транспонировать"
его на язык понятий. Между тем, что выражается, и самим выражением - или
между первичным и вторичным знанием - нет отношения логического тождества, а
имеет силу лишь отношение, которое мы называем "металогическим
соответствием" или "сходством" и которое, как всякое сходство, предполагает
также и "различие" (само собой разумеется, не логическое различие по
содержанию - таковое возможно только в случае заблуждения, т.е. ложного
суждения, - а опять-таки "металогическое несходство").
Поскольку нам уясняется до конца и совершенно конкретно изложенное выше
соотношение, мы осознаем тем самым, что как раз то, что есть источник и
первооснова всего нашего знания, само по себе, в своем собственном существе
есть нечто несказанное и непостижимое (неизъяснимое) - и притом не
вследствие слабости или ограниченности наших познавательных способностей, а
по самому своему существу. Конкретный образ бытия перекладывается нами на
язык понятий - примерно как мы имеем в клавираусцугеxxvii схему музыкального
содержания оркестрового произведения или в чертеже на плоскости схему
материального трехмерного тела. Именно в этом - но и только в этом смысле -
мы "отдаем себе отчет" в конкретном, созерцаемом нами (чувственно или
умственно) образе бытия. Но этот "отчет" не есть, как указано, то же самое,
что сама реальность, которую он передает или отражает. Наряду с этим отчетом
мы "имеем" и саму эту реальность в ее собственном существе. Чтобы понять
это, достаточно сравнить, напр., живое впечатление о человеке со всем, что
мы можем "высказать" о нем в наших суждениях и понятиях, или конкретное
восприятие художественного произведения со всем, что даже лучший и самый
тонкий критик может о нем высказать. Поскольку при этом наши суждения верны
- как говорится, "попадают в точку", - существует известное точное
соответствие между их содержанием и самой реальностью. Но это соответствие
есть, повторяем, не тождество, а лишь "металогическое сходство": ибо вместо
конкретной реальности во всей ее полноте и всем ее единстве мы имеем - в
лице наших понятий - здесь лишь некоторые застывшие, частичные, никогда не
связанные сполна между собой осадки этой живой реальности. "Познавать (в
понятиях)", "отдавать себе отчет" в реальности и значит перед лицом
созерцаемого высказывать схематические положения, находящиеся в определенном
соответствии с предметом созерцания, и тем делать последний в известной мере
доступным и без непосредственного созерцания. То, что мы при этом
высказываем, есть все же всегда нечто иное, чем то, что мы имеем в виду и к
чему относится высказываемое. Мы обыкновенно не замечаем этого различия
потому, что этот "отчет в понятиях" есть обычно вообще единственная форма, в
которой мы можем задним числом "выразить" реальность, хотя при внимательном
наблюдении мы ясно улавливаем или чуем различие между самой реальностью -
даже как она сохраняется в нашей памяти - и всем, что мы о ней
"высказываем". Только художнику слова дана способность не говорить о
реальности, а заставить нас в той или иной мере увидать ее самое. Наше
отвлеченное знание, напротив, хотя и имеет целью как можно ближе подойти к
реальности, как можно точнее ее воспр