Настроение настигает. Оно не приходит ни
"извне" ни "изнутри", но вырастает как способ бытия-в-мире из него самого.
Тем самым однако через негативное отграничение расположения от
рефлексирующего постижения "внутреннего" мы приходим к
позитивному проникновению в его размыкающий характер. Настроение всегда уже
разомкнуло бытие-в-мире как целое и впервые делает возможной настроенность
на... Бытие-в-настроении не соотнесено ближайшим образом с психическим, само
оно не внутреннее состояние, которое потом загадочным образом выплескивается
наружу и отцвечивает на вещах и лицах. Тут кажет себя вторая сущностная
черта расположения. Оно есть экзистенциальный основообраз
равноисходной разомкнутости мира, соприсутствия и
экзистенции, поскольку последняя сама по сути есть бытие-в-мире.
Рядом с этими двумя эксплицированными сущностными определениями
расположения, размыканием брошенности и тем или иным размыканием целого
бытия-в-мире, надо принять во внимание третье, которое прежде всего помогает
более вникающему пониманию мирности мира. Раньше
было сказано: мир, заранее уже разомкнутый, дает встретиться внутримирному.
Эта опережающая, принадлежащая к бытию-в разомкнутость мира конституирована
и расположением. Допущение встречи с самого начала усматривающе, не просто
лишь ощущение или разглядывание. Усматривающе озаботившееся допущение
встречи имеет - можем мы теперь видеть острее идя от расположения - характер
задетости. А задетость непригодностью,
упрямством, угрозой подручного онтологически становится возможна лишь
поскольку бытие-в как таковое экзистенциально опережающе определено так, что
внутримирно встречное может тронуть его таким образом. Эта затрагиваемость
основана в расположении, в качестве какою она разомкнула мир к примеру на
угрозу. Только существующее в расположении страха, соотв. бесстрашия,
способно открыть мироокружно подручное как угрожающее. Настроенностью
расположения экзистенциально конституируется мирооткрытость присутствия
И лишь поскольку "чувства" онтологически принадлежат к сущему, чей
способ бытия расположенное бытие-в-мире, они могут быть "растроганными" и
"чувствительными", так что трогательное кажет себя в аффекции. Никакая
аффекция при самом сильном давлении и противостоянии не состоялась бы,
сопротивление осталось бы по сути неоткрытым, если бы расположенное
бытие-в-мире не было уже зависимо от размеченной настроениями задетости
внутримирным сущим. В расположении экзистенциально заключена
размыкающая врученность миру, из которого может встретить
задевающее. Мы должны действительно онтологически принципиально предоставить
первичное раскрытие мира "простому настроению". Чистое созерцание, проникай
оно и в интимнейшие фибры бытия чего-то наличного, никогда не смогло бы
открыть ничего подобного угрожающему.
Что на основе первично размыкающего расположения повседневное
усмотрение обознается, широко подставляется обману, есть, по мерке идеи
абсолютного "миро"-познания, некое (j.tj 6v. Но экзистенциальная
позитивность обманываемости из-за таких онтологически неоправданных оценок
совершенно упускается. Именно в нестойком, настроенчески мерцающем видении
"мира" подручное кажет себя в своей специфической мирности, которая ни в
какой день не та же самая. Теоретическое наблюдение всегда уже обесцветило
мир до униформности голо наличного, внутри каковой униформности заключено
конечно новое богатство того, что может быть открыто в чистом определении.
Но и самая чистая Oeopitt тоже не оставила за спиной всякое настроение; и ее
наблюдению то, что всего лишь налично, кажет себя в своем чистом виде только
тогда, когда она в спокойном пребывании при..., в расттшгл и SiaycDY^
способна дать ему настать для себя. - Выявление
экзистенциально-онтологической конституции познающего определения в этом
расположении бытия-в-мире не следует смешивать с попыткой отдать науку
онтически на произвол "чувства".
Внутри проблематики этого разыскания разные модусы расположения и
обстоятельства их обоснования интерпретироваться не могут. Под титулом
аффектов и чувств эти феномены давно знакомы и в философии все-таки уже были
рассмотрены. Не случайность, что первая дошедшая до нас, систематически
проведенная интерпретация аффектов развернута не в рамках "психологии".
Аристотель исследует тта0т| во второй книге своей "Риторики". Последняя
должна осмысливаться - вопреки традиционной ориентации концепции риторики на
нечто вроде "школьной дисциплины" - как первая систематическая герменевтика
повседневности бытия-друг-с-другом.