Присутствие отмеривает отведенное ему временное протяжение
между обеими границами таким образом, что, "действительное" всякий раз лишь
в теперь, оно как бы пропрыгивает через последовательные теперь своего
"времени". Поэтому говорят, что присутствие "временно". При этой постоянной
смене переживаний самость продерживается в известной то-же-самости. В
определении этого устойчивого и его возможного отношения к смене переживаний
мнения расходятся. Бытие этого устойчиво-переменного сцепления переживаний
остается неопределенным. По сути же, в этой характеристике жизненной
взаимосвязи, желают то признать или нет, вводится нечто наличное "во
времени", но само собой разумеется "невещное".
Во внимании к тому, что под титулом временности было проработано как
бытийный смысл заботы, обнаруживается, что по путеводной нити расхожего
толкования присутствия, в своих границах оправданного и достаточного,
генуинный онтологический анализ протяжения присутствия между рождением и
смертью не удается не только провести, но даже фиксировать как проблему.
Присутствие экзистирует не как сумма моментальных действительностей
следующих друг за другом и исчезающих переживаний. Это друг-за-другом не
заполняет и постепенно некую рамку. Ибо откуда последней взяться в наличии,
когда ведь всякий раз только "актуальное" переживание "действительно" и
границы рамки, рождение и смерть, будучи прошедшим и лишь наступающим,
действительности лишены? По сути и расхожая концепция "жизненной
взаимосвязи" тоже не думает о какой-то "вовне" присутствия протянутой и
стягивающей его рамке, но ищет его справедливо в самом присутствии.
Молчаливое онтологическое введение этого сущего как наличного "во времени"
делает однако провалом всякую попытку онтологической характеристики бытия
"между" рождением и смертью.
Присутствие не заполняет впервые лишь через фазы своей моментальной
действительности как-то наличный путь и срок "жизни", но простирает само
себя так, что заранее свое ему бытие конституируется как протяжение. В бытии
присутствия уже лежит "между" с отнесением к рождению и смерти. Никоим
образом, напротив, присутствие не "есть" в некой точке времени действительно
и сверх того еще "окружено" не-действительным своего рождения и своей
смерти. Экзистенциально понятое, рождение никак и никогда не есть прошлое в
смысле уже-не-наличного, равно как смерти не присущ бытийный род еще не
наличной, но ожидаемой недостачи. Фактичное присутствие экзистирует
рождение, и рождение оно также и умирает в смысле бытия к смерти. Оба
"конца" и их "между" суть, пока присутствие фактично экзистирует, и они суть
так, как это единственно возможно на основе бытия присутствия как заботы. В
единстве брошенности и беглого, соотв. заступающего бытия к смерти рождение
и смерть присутствиеразмерно "взаимосвязаны". Как забота присутствие есть
свое "между".
Конститутивная целость заботы опять же имеет возможное основание своего
единства во временности. Онтологическое прояснение "жизненной взаимосвязи",
т.е. специфической протяженности, подвижности и устойчивости присутствия
должно соответственно начинаться в горизонте временного
устройства этого сущего. Подвижность экзистенции не есть движение чего-то
наличного. Она получает свою определенность из протяжения присутствия.
Специфическую подвижность протяженного самопротяжения мы называем
событием присутствия. Вопрос о "взаимосвязи" присутствия
есть онтологическая проблема его события. Высвобождение структуры события и
экзистенциально-временных условий ее возможности означает достижение
онтологического понимания историчности.
С анализом специфической подвижности и устойчивости, свойственных
событию присутствия, разыскание возвращается назад к проблеме, которая была
затронута непосредственно перед высветлением временности: к вопросу о
постоянстве самости, которую мы определили как кто
присутствия. Самостояние самости есть способ бытия
присутствия и основано поэтому в специфическом временении временности.
Анализ события подводит к проблемам тематического исследования временения
как такового.
Если вопрос об историчности ведет назад к этим "истокам", то тем самым
о месте проблемы истории уже решено. Его нельзя искать в историографии как
науке об истории. Даже когда научно-теоретический способ трактовки проблемы
"истории" полагает целью не только "гносеологическое" (Зиммель) прояснение
исторического постижения или логику формирования концепций
историографического описания (Риккерт), но ориентируется также и на
"предметную сторону", то и при такой постановке вопроса история в принципе
доступна всегда лишь как объект определенной науки.