С этой стратификацией рассмотрение
все же ведь приходит к сущему, которое мы онтологически характеризовали как
подручное средство. Картезиев анализ "мира" впервые позволяет так надежно
выстраивать структуру ближайше наличного; она нуждается лишь в легко
осуществимом восполнении природной вещи до полной употребимой вещи.
Но достижимо ли онтологически на этом пути, отвлекаясь пока от
специфической проблемы мира, бытие внутримирно ближайше встречающего? Не
вводится ли исподволь с материальной вещностью бытие - постоянное вещное
наличие, - которое через последующее наделение сущего ценностными
предикатами настолько не получает онтологического восполнения, что скорее
эти ценностные черты сами оказываются лишь онтическими определенностями
сущего, имеющего бытийный образ вещи? Добавка ценностных предикатов ничуть
не может дать новых разъяснений о бытии благ, но лишь опять
предустанавливает для них бытийный род чистой наличности. Ценности суть
наличные определенности вещи. Ценности имеют в итоге свой онтологический
источник единственно в предыдущем введении вещной действительности как
фундаментального слоя. Но уже дофеноменологический опыт показывает в якобы
вещно сущем нечто не делающееся через вещность вполне понятным. Так что
вещное бытие требует восполнения. Что же онтологически означает бытие
ценностей или их "значимость", которую Лотце брал как модус "утверждения"?
Что означает онтологически эта "наделенность" вещей ценностью? Пока эти
определения остаются в темноте, реконструкция употребимой вещи из природной
вещи есть онтологически проблематичное предприятие, вовсе уж не говоря о
принципиальном извращении проблематики. И эта реконструкция сперва
"освежеванной" употребимой вещи не требует ли всегда уже опережающего
позитивного взгляда на феномен, чью целость реконструкция призвана
восстановить] Если же его самое свое бытийное устройство не эксплицировано
как следует заранее, то не строит ли реконструкция без строительного плана?
Поскольку эта реконструкция и "восполнение" традиционной онтологии "мира" в
результате приходит к тому же сущему, от которого
отправлялся выше анализ подручности средств и целости имения-дела, она
вызывает видимость, будто бытие этого сущего действительно прояснено или
хотя бы стало проблемой. Насколько Декарт с extensio как proprietas не
достигает бытия субстанции, настолько же бегство к ''ценностным"
характеристикам не может хотя бы ввести в обзор бытие как подручность, уж не
то что позволить ему стать онтологически темой.
Сужение вопроса о мире до вопроса о природной вещности как ближайше
доступном внутримирном сущем Декартом было заострено. Он упрочил мнение, что
якобы строжайшее онтическое познание сущего есть также возможный подступ к
первичному бытию открываемого в таком познании сущего. Надо однако вместе с
тем увидеть, что также и "восполнения" вещной онтологии движутся в принципе
на той же догматической базе что Декарт.
Мы уже отмечали ( 14), что перескок через
мир и ближайше встречное сущее не случаен, не недосмотр, который надо просто
компенсировать, но основан в сущностном способе бытия самого присутствия.
Если аналитика присутствия сделала в рамках этой проблематики прозрачными
важнейшие главные структуры присутствия, если понятию бытия вообще указан
горизонт его возможной понятности* и таким образом подручность и
наличность впервые тоже становятся онтологически исходно понятны, то
проведенная теперь критика картезианской и в принципе сегодня еще обычной
онтологии мира впервые позволяет утвердить себя в своем философском праве.
Для - этого должно быть показано (ср. I часть, раздел З):
1) Почему в начале решающей для нас онтологической традиции -
эксплицитно у Парменида - через феномен мира перескочили; откуда происходит
постоянное повторение этого перескока?
2) Почему вместо этого проскоченного феномена выскакивает как
онтологическая тема внутримирное сущее?
3) Почему это сущее находят ближайшим образом в "природе"?
4) Почему ощущаемое необходимым восполнение такой онтологии мира
осуществляется с помощью феномена ценности?
В ответах на эти вопросы впервые только достигается позитивная
понятность проблематики мира, выявляется источник его упущения и
доказывается правовое основание отказа от традиционной
онтологии мира.
Соображения о Декарте были призваны показать, что казалось бы
самопонятное отправление от вещей мира, как и ориентир на якобы строжайшее
познание сущего, не обеспечивают обретения почвы, на какой можно
феноменально коснуться ближайших онтологических устройств мира, присутствия
и внутримирного сущего.