47. Опыт смерти других и
возможность охвата целого присутствия
Достижение целости присутствия в смерти есть одновременно утрата бытия
его вот. Переход к уже-не-присутствию изымает присутствие как раз из
возможности иметь опыт этого перехода и понять его как испытанный. Подобное
конечно всегдашнему присутствию в отношении его самого может быть и закрыто.
Тем убедительнее тогда наверное смерть других. Окончание присутствия
становится тут "объективно" доступно. Присутствие способно, будучи тем более
по существу событием с другими, иметь опыт смерти. Эта "объективная"
данность смерти должна тогда позволить и онтологически
очертить целость присутствия.
Ведет эта напрашивающаяся, почерпнутая из способа бытия присутствия как
бытия-с-другими подсказка, выбрать окончившееся присутствие других
эрзац-темой для анализа целости присутствия, к поставленной цели?
Присутствие других с его достигнутой в смерти целостью есть тоже
больше-не-присутствие в смысле больше-уже-не-бытия-в-мире. Разве умереть не
значит уйти-из-мира, утратить бытие-в-мире? Больше-не-бытие-в-мире умершего
есть - экстремально понятое - все же еще бытие в смысле
уже-лишь-наличествования встречающей тело-вещи. На умирании других можно
познать примечательный бытийный феномен, поддающийся определению как
переключение сущего из бытийного рода присутствия (соотв. жизни) к
больше-не-присутствию. Конец сущего qua присутствия есть начало этого сущего
qua наличного.
Эта интерпретация переключения из присутствия в
уже-лишь-наличествование упускает однако феноменальные данные, поскольку
еще-остающееся сущее не представляет чисто телесной вещи. Даже наличный
труп, рассматривая теоретически, есть еще возможный предмет патологической
анатомии, понимательная тенденция которой остается ориентирована на идею
жизни. Уже-лишь-наличное "больше" чем безжизненная материальная вещь. С нею
встречает нечто прошедшее через утрату жизни неживое.
Но даже эта характеристика еще-остаюшегося не исчерпывает полного
присутствиеразмерно-феноменального фонда.
"Ушедший из жизни", который в отличие от мертвеца был отнят у
"переживших" его, есть предмет "озабочения" в виде поминок, похорон,
могильного культа. И это опять же потому, что по своему способу бытия он
"все же больше" чем просто озаботившее подручное средство в окружающем мире.
В скорбно-поминальном бдении при нем пережившие его с ним, в модусе
почтительной заботливости. Бытийное отношение к мертвому нельзя поэтому
охватить и как озаботившееся бытие при подручном.
В таком событий с мертвым самого ушедшего из жизни фактично "вот" уже
нет. Событие однако всегда подразумевает бытие-друг-с-другом в том же мире.
Ушедший из жизни покинул и оставил наш "мир". Из мира оставшиеся еще
способны быть с ним.
Чем адекватнее уже-не-присутствие умершего схвачено феноменально, тем
отчетливее обнаруживается, что такое событие с мертвым
как раз не познает собственную пришедшесть умершего к концу. Смерть
приоткрывается правда как утрата, но больше как такая, которую испытывают
оставшиеся в живых. В претерпевании утраты не становится однако доступна
утрата бытия как такая, какую "претерпевает" умирающий. Мы не имеем в
генуинном смысле опыта умирания других, но самое большее всегда только
сопереживаем".
И будь даже возможно и допустимо "психологически" прояснить себе
умирание других в сопереживании, имеющийся тут в виду способ бытия, именно
как приход-к-концу, никоим образом не был бы схвачен. Вопрос стоит об
онтологическом смысле умирания умирающего как бытийной возможности его
бытия, а не о способе соприсутствия и еще-присутствия умершего среди
оставшихся. Подсказка, взять опыт смерти других, темой для анализа конца и
целости присутствия, неспособна ни онтически ни онтологически дать то, что
она якобы может дать.
Главное же, отсылка к умиранию других как эрзац-теме для
онтологического анализа завершенности и целости присутствия покоится на
предпосылке, в которой можно выявить полное игнорирование бытийного рода
присутствия. Эта предпосылка состоит в мнении, будто присутствие можно
произвольно заменить другим, так что остающееся неиспытанным в своем
присутствии окажется доступно в другом. Однако действительно эта предпосылка
так безосновательна ?
К бытийным возможностям бытия-друг-с-другом в мире бесспорно относится
заместимость одного присутствия другим. В повседневности озабочения из такой
заместимости делают многообразное и постоянное употребление.