Всякое сходить
за..., всякое принести то... в сфере ближайше-озаботившего "окружающего
заместимо. Широкая многосложность заместимых способов бытия-в-мире
простирается не только на притертые модусы публичного друг-с-другом, но
равно задевает возможности озабочения, суженные до определенных сфер,
скроенные по профессиям, сословиям и возрастам. Такое заместительство однако
есть по своему смыслу всегда заместительство "в" и "при" чем, т.е. в
озабочении чем. А обыденное присутствие понимает себя ближайшим образом и
большей частью из того, чем оно привычно озаботилось. "Человек есть" то, чем
он занят. В отношении этого бытия, повседневного
вместе-с-другими-растворения в озаботившем "мире",
заместимость не только вообще возможна, она принадлежит даже
как конститутив к бытию-друг-с-другом. Здесь одно присутствие может и в
известных границах даже должно "быть" другим.
Между тем, эта возможность замещения, целиком рушится, когда дело идет
о замещении бытийной возможности, которая составляет приход присутствия к
концу и, как таковая, придает ему его целость. Никто не может снять с
другого его умирание. Кто-то наверное способен "пойти за другого на смерть".
Но это всегда значит: пожертвовать собой за другого "в определенном деле". А
такое умирание за... не может подразумевать, что с другого тем самым хотя бы
в малейшей мере снята его смерть. Смерть, насколько она "есть", по существу
всегда моя. А именно, она означает своеобразную бытийную возможность, в
которой дело идет напрямую о бытии всегда своего присутствия. Умирание
показывает, что смерть* онтологически
конституируется всегда-мне-принадлежностью и
экзистенцией. Смерть никогда не инцидент, но
требующий экзистенциального понимания феномен, и это в отличительном смысле,
который надо еще очертить ближе.
Если однако целость присутствия конституируется "скончанием" как
умиранием, то бытие его целого само должно пониматься как экзистенциальный
феномен всегда своего присутствия. В "скончании" и в им конституированном
целом-бытии присутствия нет по сути никакого заместительства. Это
экзистенциальное обстоятельство упущено предлагаемым выходом, когда он
выставляет умирание других эрзац-темой для анализа целости.
Так попытка сделать целость присутствия феноменально адекватно
доступной снова провалилась. Но результат размышлений оказывается не
негативным. Они велись в ориентации, пусть вчерне, на феномены. Смерть
выявлена как экзистенциальный феномен. Это навязывает разысканию чисто
экзистенциальную ориентировку на всегда свое присутствие. Для анализа смерти
как умирания остается только возможность или довести этот феномен до чисто
экзистенциального осмысления или же распрощаться с его онтологической
понятностью.
Далее, при характеристике перехода от присутствия к
больше-не-присутствию как больше-не-бытию-в-мире выказало себя то, что
уход-из-мира присутствия в смысле умирания должен быть отличен от
ухода-из-мира существа лишь-живущего. Скончание живущего мы схватываем
терминологически как околевание. Различие тут может стать
видимо лишь через отграничение присутствиеразмерного скончания от конца
жизни. Правда, умирание можно взять и
физиологически-биологически. Но медицинское понятие "летального исхода" не
совпадает с понятием конца.
Из предыдущего разбора возможности онтологического осмысления смерти
становится вместе с тем ясно, что исподволь навязывающееся подставление
сущего другого бытийного рода (наличность или жизнь) грозит спутать
интерпретацию феномена, да даже и первое адекватное задание его. Парировать
тут можно только тем, что для дальнейшего анализа будет отыскиваться
достаточная онтологическая определенность конститутивных феноменов, каковы
здесь конец и целость.
48. Недостача, конец и
целость
Онтологическая характеристика конца и целости в рамках этого разыскания
может быть лишь предварительной. Ее удовлетворительное исполнение требует не
только установления формальной структуры конца вообще и целости вообще. Оно
требует вместе и развертывания их возможных региональных, т.е.
деформализованных структурных видоизменений, отнесенных к всегда
определенному "предметносодсржащему" сущему и детерминированных из его
бытия. Этой задачей предполагается опять же достаточно однозначная,
позитивная интерпретация способов бытия, требующих регионального разделения
универсума сущего. Но понимание этих образов бытия требует проясненной идеи
сущего вообще. Адекватное осуществление онтологического анализа конца и
целости проваливается не только на пространности темы, но и на той
принципиальной трудности, что для одоления этой задачи как раз искомое в
данном разыскании (смысл бытия вообще) должно предполагаться уже найденным и
известным.