Мы не хотели бы здесь углубляться в пространный вопрос, в какой степени наши
речевые средства в основе своей носят характер игровых правил, то есть значимы
лишь в тех интеллектуальных границах, кото-рые мы признаем в качестве
обязательных. Всегда ли в логике вообще и в силлогизме в особенности в игру
вступает некое молчаливое соглаше-ние о том, что действенности терминов и
понятий следует придержи-ваться здесь точно так же, как это имеет место для
шахматных фигур и
149 Homo ludens
полей шахматной доски? Пусть кто-нибудь ответит на этот вопрос. Мы же
ограничимся беглым обзором фактических качеств игры в практике диспутов и
декламации более позднего времени по сравнению с эпохой греческой цивилизации.
Особой обстоятельности здесь не требуется поскольку явление это постоянно вновь
воспроизводится в весьма схожих формах, а также и потому, что в своем развитии в
западной культуре оно в самой высокой степени продолжает сохранять зависимость
от греческого образца.
Квинтилиан принес теоретические положения риторики и декламации в латинскую
литературу. В эпоху Римской империи практика диспутов и словесных парадов не
ограничивалась рамками школы. Ритор Дион Хрисостом19* рассказывает нам об
уличных философах, своего рода деклассированных софистах, морочивших голову
рабам и людям морского занятия мешаниной из пустой болтовни, побасенок и плоских
острот. Сюда, возможно, просачивалась и бунтарская пропаганда, судя по декрету
Веспасиана, по которому из Рима были изгнаны все философы20*. И снова серьезные
умы вынуждены были предостерегать от переоценки привлекательности софизмов,
отдельные примеры которых были постоянно в ходу. Августин говорит о пагубной
страсти к слово-прениям и ребяческой манере при всех, напоказ, втягивать в них
противника30. Остроты вроде следующей: "У тебя есть рога, -- ты же не терял
рогов, значит, они все еще у тебя"31, -- пользуются широким и неизменным успехом
в литературе схоластики. Очевидно, было не так уж легко заметить логическую
ошибку, делавшую такие остроты весьма ловкой шуткой.
Переход вестготов из арианства в католицизм был отмечен официальным богословским
турниром между представителями высшего духовенства с обеих сторон в Толедо в 589
г.21*. Весьма выразительный пример спортивного характера мудрствования во
времена раннего Средневековья дает нам рассказ о Герберте, будущем папе
Сильвестре II, и его противнике Ортрике Магдебургском, встретившихся при дворе
императора Отгона II в Равенне в 980 г.32 22*. Соборный схоласт Ортрик завидовал
славе Герберта и послал своего человека в Реймс тайно слушать его поучения, дабы
в конце концов поймать его на каком-нибудь неверном суждении. Лазутчик превратно
понимает Герберта и доносит двору, что, по его мнению, он услышал. В следующем
году император призывает обоих ученых мужей в Равенну, чтобы устроить между ними
ученый спор перед самой почетной аудиторией, пока день не придет к концу и не
иссякнет внимание слушателей. Центральный пункт диспута следующий: Ортрик
упрекает противника в том, что тот назвал математику областью физики33 23*. На
самом же деле Герберт называл ее наравне и одновременно с последней.
Стоило бы как-нибудь проследить, не было ли в так называемом Каро-лингском
возрождении, этом пышном насаждении учености, поэзии и благочестия, участники
которого украшали себя классическими и библейскими
150
Глава IX
именами: Алкуин звался Горацием, Ангильберт -- Гомером, сам Карл -- Давидом; не
было ли собственно игровое качество здесь самым существен-ным. Придворная
культура сама по себе особенно восприимчива к игровым формам. Круг ее по
необходимости узок и замкнут. Уже само почитание
монаршего величества обязывает придерживаться всевозможных правил и фикций. В
Academia Palatina [Палатинской академии] Карла Великого, воплощавшей
провозглашенный идеал Athenae novae [Новых Афин], невзирая на благочестивые
намерения, царило настроение благородной забавы24*. Там состязались в искусстве
версификации и в обоюдных насмешках. Стремление к классическому изяществу не
исключало при этом определенных черт примитивности. "Что есть письменность?" --
спрашивает юный Пипин, сын Карла, и Алкуин отвечает: "Хранительница науки". --
"Что есть слово? -- Разглашатель мысли. -- Кто породил слово? -- Язык. -- Что
есть язык? -- Бич воздуха. -- Что есть воздух? -- Хранитель жизни. -- Что есть
жизнь? -- Радость счастливых, горе несчастных, ожидание смерти. -- Что есть
человек? -- Раб смерти, гость в уголке Земли, путник, который проходит мимо"25*.
Все это звучит далеко не ново. Здесь опять-таки приходят на память игры в
вопросы-ответы, состязания в загадывании загадок, ответы в древне-норвежских
кеннингах, короче говоря, все те черты игр-мудрствований, которые мы ранее
отмечали в Индии Вед, у арабов, у скандинавов.
Когда к концу XI в. п