Он может быть найден, если известны правила игры.
Правила игры по виду могут быть грамматическими, поэтическими или же
ритуальными. Нужно знать язык загадок, нужно знать, какая именно категория
явлений обозначается символами колеса, птицы, коровы. Если возможен иной ответ,
соответствующий правилам и при этом такой, о каком спрашивающий и не подозревал
-- горе ему. С другой стороны, одна и та же вещь может быть представлена или
выражена столь многими способами, что ее легко скрыть под покровом бесчисленного
количества самых разнообразных вопросов-загадок. Часто решение загадки
заключается в знании определенного священного или тайного имени
114 Глава VI
вещей, как, например, в уже упоминавшихся Vafthru6nismal [Речах Вафтруднира].
Если бы здесь речь шла о понимании загадки как формы вообще -- вместо того чтобы
говорить прежде всего об игровом качестве и функции загадки, тогда следовало бы
углубиться в этимологические и семантические соотношения, которые связывают
слово raadsel [загадка] с raad [совет], raden [советовать; отгадывать],
имеющими, казалось бы, двойной смысл: и ееп raad geven [дать совет], и ееп
raadsel opiossen [разрешить загадку]. Подобным же образом греческое olvoc --
изречение, высказывание, пословица -- связано с энигмос, -ма -- загадка. С точки
зрения истории культуры, такие формы выражения, как raad [совет], raadsel
[загадка], мифологический эпизод, басня, пословица, очень близки друг другу. Обо
всем этом, однако, мы упоминаем здесь лишь pro memoria [для памяти], чтобы затем
наметить линии загадки еще и в других направлениях.
Можно было бы сделать вывод, что загадка по сути и изначально является священной
игрой, то есть что она лежит поверх границ, разделяющих игру -- и серьезное, она
чрезвычайно весома, нисколько не теряя при этом своего игрового характера. И
если впоследствии мы видим, что она разветвляется в направлениях чистой забавы
-- и сакральных учений, нам не следует говорить ни о серьезности, опускающейся
до шутки, ни об игре, возвышающейся до чего-то серьезного. То, что здесь
происходит, можно было бы описать не иначе, как процесс, в ходе которого жизнь
культуры мало-помалу приводит к размежеванию между этими двумя сферами, которые
мы различаем как сферы игры -- и серьезности и которые, однако, в своей
начальной фазе формируют некую нераздельную духовную среду, где и возникает
культура.
Загадка, или, говоря вообще, задаваемый кому-то вопрос, остается, вне своего
магического действия, весомым агональным элементом социального общения. В
совместных играх загадка сочетается со всевозможными литературными схемами и
ритмическими формами -- таковы, например, вопросы, задаваемые по цепочке и в
нарастающей степени следующие друг за другом, или вопросы о том, что превосходит
все на свете, -- по известному типу: что слаще меда? и т.п. У греков
придумывание апорий, то есть вопросов, на которые нельзя дать окончательного
ответа, как игра -- было одним из излюбленных совместных занятий. Апории могут
рассматриваться как ослабленная форма смертельной загадки. Роковой вопрос
Сфинкса проступает словно бы все еще сквозь игру: ставкой принципиально
продолжает быть жизнь11*. Красноречивый пример того, каким образом позднейшая
традиция претворяет мо-тив роковой загадки, так что сакральная основа ее дает о
себе знать со всей очевидностью, может поведать нам история о встрече Александра
Великого с индийскими гимнософистами12*. Овладев одним городом, который оказывал
ему сопротивление, Александр велит привести к себе Десятерых мудрецов, давших
совет воевать против него. Он будет зада-вать им неразрешимые вопросы. Кто
ответит хуже всех, первым про-
115 Homo ludens
стится с жизнью. Один из них будет в этом судьею. Если он будет судить хорошо,
то спасет себе жизнь. Вопросы большей частью носят характер космологических
дилемм, игровых вариантов священных загадок ведических гимнов. Кого больше:
живых или мертвых? Что больше: земля или море? Что было раньше всего: день или
ночь? Ответы на вопросы содержат больше логических уловок, чем мистической
мудрости. Когда же наконец один из мудрецов на вопрос, кто же дал наихудший
ответ, молвит: один был хуже другого, -- то тем самым весь план обесценивается:
никто не может быть предан смерти14.
Расчет на то, чтобы одурачить противника, прибегнув к загадке, существенно важен
в дилемме, вопросе, ответ на который всегда будет во вред тому, кто отвечает.
Это же верно и для загадок, имеющих двойное решение, причем первым приходит в
голову одно из них, непристойное; такие загадки мы находим уже в Атхарваведе15.
Среди множества сложных образований, в которых загадка обретает литературную
форму, будь то для забавы или для назидания, есть некоторые, заслуживающие
особого внимания, поскольку они с чрезвычайной ясностью являют нашему взору
связь между игровым и сакральным. Прежде всего это беседа в форме вопросов и
ответов религиозного или философского содержания.