В этой сколь архаической, столь и
романтически-варварской сфере взглядов кровавая битва, праздничное воинское
состязание и пышный турнир, будучи связаны определенными правилами, все вместе
воспринимаются в рамках первичного представления об игре. О войне можно говорить
как о функции культуры в той степени, в которой она ведется в границах некоего
круга, члены которого признают равенство или, по крайней мере, равноправие друг
друга. Если же это борьба с теми, кого, по сути, не признают за людей, во всяком
случае, не признают за ними человеческих прав, называя их "варварами",
"Дьяволами", "язычниками", "еретиками", тогда "в границах" культуры такая борьба
может оставаться лишь постольку, поскольку та или иная гpyппa ради собственной
чести даже и при таких обстоятельствах нало-
95
Homo ludens
жит на себя определенные ограничения. На таких ограничениях вплоть до новейшего
времени покоилось международное право, в котором выразилось стремление включить
войну в сферу культуры. Состояние войны со всей определенностью отличали как от
состояния мира, так и от преступного насилия. Над замешанными сторонами, подобно
своду, возвышалась идея общности, признававшая своих членов "человечеством", с
соответствующими правами и притязаниями на обращение с каждым из них как с
"человеком". И только теория "тотальной войны"4" полностью отказывается от
последних остатков культурной, и тем самым игровой, функции войны.
Исходя из нашего убеждения, что агон неизменно сохраняет свой игровой характер,
мы оказываемся перед вопросом, до какой степени следует считать войну агональной
функцией общества. Многие формы борьбы вообще могут быть исключены из
рассмотрения как неагональ-ные. Современной войны мы пока что тоже не будем
касаться. Засада, разбойничий набег и резня как таковые вообще не могут
считаться аго-нальными формами борьбы, хотя и могут быть поставлены на службу
агональной войне. С другой стороны, политические цели войны: завоевание,
покорение, господство над другими народами -- также лежат вне всякого
"состязания. Агональный момент вступает в действие с той минуты, когда воюющие
стороны начинают видеть друг в друге противника, сражающегося за то, на что он
имеет право. И если даже за их желанием воевать скрывается всего-навсего голод,
что, впрочем, случается редко, для них самих война выступает как дело священного
долга, чести или возмездия. Стремление к материальной власти, даже в условиях
развитых культурных отношений, если даже сами государственные деятели,
планировавшие эту войну, целью ее провозглашают вопрос власти, в основном
полностью подчинено мотивам гордости, славы, престижа и видимости превосходства
и верховенства. Все крупные наступательные войны с древности и до наших дней
объясняются понятным каждому термином "слава" гораздо существеннее, нежели
какой-либо рациональной теорией экономических сил и расчетами политического
характера. Нынешние вспышки прославления войны, нам, увы, уже слишком хорошо
знакомые, фактически возвращают нас к ассиро-вавилонскому мнению, которое
сводилось к тому, что истребление врагов есть божья заповедь в чаянии священной
славы.
В некоторых архаических формах войны игровой характер, по природе ей
свойственный, выражается самым непосредственным и утонченным образом. В фазе
культуры, когда отправление правосудия, жребий, игра на удачу, спор об заклад,
вызов, единоборство и суд божий, как вещи священные, располагались рядом друг с
другом в одной сфере понятий, как мы уже это пытались описать выше, война, по
роду ее, неминуемо должна была попасть в тот же самый круг представлений. Война
ведется, дабы через испытание победой или поражением сподобиться решения,
освященного благоволеньем богов. Решение можно вытянуть метанием жребия или
меряясь силами в метком слове, а то и бе-
96
Глава V
рясь за оружие. Если выбирают последнее, то исход выявляет волю богов столь же
непосредственно, как и при других испытаниях. В слове ordale [ордалия]5*,
oordeel, английском ordeal [приговор], самом по себе некая особая связь с
божеством нисколько не выражена, но каждое в должных формах полученное решение
-- это приговор божественных сил. И лишь на следующем, втором уровне
терминологическое понятие божественного приговора связывается с определенными
доказательствами вмешательства чудодейственных сил. Чтобы лучше понять эту
взаимосвязь, нужно, собственно говоря, отвлечься от нашего разделения понятий на
юридические, религиозные и политические. То, что мы называем "правом", в
архаическом мышлении с таким же успехом может именоваться "волей богов" или
"проявлением высших сил". Жребий, борьба и попытка убедить словом в равной мере
служат "вещественными доказательствами" воли богов. Борьба в равной мере
является одной из форм судопроизводства, так же как и гадание или тяжба перед
судьей. Но учитывая, что в конечном счете священный смысл приписывают любому
решению, борьбу опять-таки можно воспринимать как гадание2.