Сверх того игровой фактор выступал здесь и
повсюду в форме испытания на мастерство, так сказать, в форме кунштюка, в форме
достижения, обретенного в состязании. Вопрос теперь в том, следует ли, оценивая
роль игрового элемента в искусстве с конца XVIII в., говорить о приобретениях --
или же об.утратах.
Культурный процесс, в ходе которого искусство постепенно порывало со своей
основой -- витальной функцией общественной жизни и все более превращалось в
свободную, самостоятельную деятельность индивидуума, тянется сквозь века. Одной
из вех этого процесса было распространение обрамленной живописи, оттеснившей
фрески на задний план, а также вытеснение книжной миниатюры -- гравюрой.
Подобный сдвиг от социального к индивидуальному виден в перемещении центра
тяжести в архитектуре в период, последовавший за Ренессансом. В качестве
первоочередной задачи от нее требовались теперь не церкви и дворцы, но жилые
дома, не роскошные галереи, но жилые квартиры. Искусство стало интимнее, но
также и более изолированным, стало делом немногих. Подобным образом камерная
музыка, в том числе и вокальная, произведения, рассчитанные на удовлетворение
индивидуальных художественных потребностей, стали превосходить более публичные
формы искусства по масштабу воздействия, так же как и силою выразительности.
В то же время функция искусства претерпела и еще одно изменение. Искусство все
больше и больше обретало признание как совершенно самостоятельная и
исключительно высокая культурная ценность. Вплоть До XVIII в. оно занимало на
шкале этих ценностей, собственно говоря, весьма подчиненное место. Искусство
было благородным украшением жизни привилегированного сословия. Эстетическое
наслаждение испытывали от него так же, как и теперь, однако интерпретировали его
или как религиозное вдохновение, или как нечто возвышенное и диковинное,
доставляющее удовольствие или служащее для развлечения. Ху-
191
Homo ludens
дожник, всегда бывший ремесленником, оставался на положении слуги, тогда как
научные упражнения были привилегией людей, которые не знали забот.
Громадные перемены во всем происходят как результат нового духовного оживления в
художественной сфере, которое наступает во второй половине XVIII в. и принимает
романтические и классические формы. Основное течение здесь все-таки --
романтическое, другое развивается параллельно. Из них обоих произрастает
решительное повышение положения эстетического наслаждения на шкале жизненных
ценностей, повышение поистине до небес -- ибо отныне оно должно будет открыто
занимать место обессилевшего религиозного сознания. От Винкельмана эта линия
тянется до Джона Раскина и далее4*. Только к концу XIX в., не без влияния
техники фотографии, волна искусства докатывается до приобщившихся к образованию
масс. Искусство становится сферой публичной жизни, любить искусство становится
хорошим тоном. Представление о художнике как о существе высшего порядка
проникает повсюду. Снобизм получает широчайшее распространение среди публики. В
то же время судорожный поиск оригинальности становится главным импульсом
создания художественной продукции. Эта постоянная потребность во всем новом,
доселе неслыханном, устремляет искусство со стапелей импрессионизма к эксцессам
XX столетия. В отношении пагубных факторов современного производственного
процесса искусство оказалось уязвимее, чем наука. Механизация, реклама, погоня
за внешним эффектом влияют на него больше, потому что оно более ориентировано на
рынок и работает с привлечением технических средств.
Во всем этом не так просто найти игровой элемент. С XVIII в., когда искусство
стали осознавать как фактор культуры, оно, по всей вероятности, больше потеряло,
чем приобрело в своем игровом качестве. Означало ли это подъем? Не трудно было
бы показать, что для искусства было некогда благом в значительной мере не
осознавать ни того смысла, который оно несет, ни той красоты, которую оно
творит. Вместе с уверенностью сознания своего высокого назначения оно что-то
утратило от своего вечно детского бытия.
Если же взглянуть на все это с другой стороны, определенное усиление игрового
элемента в художественной жизни можно было бы увидеть, например, в следующем.
Художник рассматривается как исключительное существо, возвышающееся над толпой
своих соплеменников, и известное почитание должен поэтому принимать как нечто
вполне заслуженное. Чтобы иметь возможность переживать это сознание своей
исключительности, он нуждается в почитающей его публике или в группе собратьев
по духу, ибо массы одаривают его почестями, которые, самое большее, сводятся
всего-навсего к фразам. Как и поэтическому искусству древности, современному
искусству необходима определенная степень эзотеричности. В основе всякой
эзотеричности лежит некий уговор: мы, посвященные, будем считать это тем-то,
понимать так-то, восхищаться таким-то. Все это требует наличия игрового сооб-
192
Глава XII
щества, которое окапывается, прячется в своей тайне.