Река исторического Времени
преобразится в океан Вечности, память которого неизменно хранит в себе некогда
отражавшийся там Дух Божий, образ, из тютчевского грядущего:
"Когда пробьет последний час природы..." --
возвращаемый Бродским в прошлое: "Я всегда думал, что если Дух Божий носился над
водами..."** Лев Лосев, указывая, что для Бродского лик Божий навсегда сохранен
в памяти океанского зеркала, говорит об
_________
* De wetenschap der geschiedeis [Наука истории]. Haarlem. 1937.
** Watermark // Лев Лосев. Реальность Зазеркалья: Венеция Иосифа Бродского. ИЛ.
1996.
No 5. С. 234.
9
Предуведомленье
Осень Средневековья возникла как ответ человека на чудовищно бесчеловечный
период европейской истории. Но и не только это. Культура, спасающая нас от
наступления варварства, требует осмысления. Оправдание истории, без чего
немыслимо существование религиозного сознания (именно сознания, а не
мировоззрения, которое у человека мыслящего не должно быть иррациональным!), мы
черпаем в одухотворенных -- и одухотворяющих -- плодах творческого гения. Однако
необходимо найти некое универсальное правило, некую универсальную сферу
деятельности, скажем даже -- некое универсальное пространство, примиряющее
человеков, дающее им хоть какие-то шансы, оправдывающее их порой невыносимое
существование. Речь идет не о моральном оправдании истории и, уж конечно, не о
теодицее -- но о неистребимой потребности приложить мерило человеческого ума к
космической беспредельности духовной составляющей человеческой жизни.
Извечному парадоксу свободы, реально достижимой лишь на мнимой линии горизонта,
дает впечатляющее разрешение феномен игры. Человек является человеком лишь
постольку, поскольку он обладает способностью по своей воле выступать и
пребывать субъектом игры. И действительно -- "созданный по образу и подобию
Божию", на ключевой вопрос о своем имени он, бессознательно включаясь в сызмала
навязанную ему игру, бесхитростно называет имя, ему присвоенное, никогда не
отвечая на заданный вопрос всерьез, а именно: "азъ семь сущiй". Под личиною
своего имени каждый из нас разыгрывает свою жизнь, в универсальной сущности игры
аналогичную куда как серьезным маскарадным танцам первобытных племен'. "После
изгнания из рая / человек живет играя" (Лев Лосев).
Осень Средневековья, это причудливое собрание игровых текстов, при явном
интересе автора к антропологии и социологии культуры, приводит к следующему
шагу: из сферы культуры -- в сферу человеческого существования. Мир стоит
накануне второй, еще более чудовищной мировой войны. В годы entre deux guerres
Хейзинга делает все, что в его силах, для защиты культуры. Он работает в
"Международной комиссии интеллектуального сотрудничества", предшественнице
ЮНЕ-СКО. Издает ряд важных трудов по историографии и истории культуры, в том
числе и горький, предостерегающий трактат В тени завтрашнего дня. Диагноз
духовных бед нашего времени. И вот, в 1938 г. появлется Homo ludens, где
индивидуальная и общественная жизнь, все историческое и культурное развитие
человечества описывается в терминах игры, как игра.
_____________
* Уже после того как статья эта была написана, я познакомился с рецензией
вышеупомянутого д-ра Весседа Крюла на книгу: Hanssen L. Huizinga en de troost
van de geschiedenis [Хейзиага и утешение истории], где упоминается один весьма
любопытный эпизод. На вопрос одного знакомого в письме к Хейзинге в 1927 г. о
том, как его называть по имени, последовал знаменательный ответ: "У меня,
собственно, нет имени, точно так же, как у волшебника из сказок Андерсена". Леон
Ханссен замечает, что видит в этом высказывании знак глубоких сомнений
экзистенциального свойства.
12
Предуведомленье
Давно уже ставшее классическим, это фундаментальное исследование раскрывает
сущность феномена игры и значение ее в человеческой цивилизации. Но самое
заметное здесь -- гуманистическая подоплека этой концепции, прослеживаемой на
разных этапах истории культуры многих стран и народов. Склонность и способность
человека облекать в формы игрового поведения все стороны своей жизни выступает
подтверждением объективной ценности изначально присущих ему творческих
устремлений -- важнейшего его достояния.
Ощущение и ситуация игры, давая, как убеждает нас непосредственный опыт,
максимально возможную свободу ее участникам, реализуются в рамках контекста,
который сводится к появлению тех или иных жестко очерченных правил -- правил
игры. Нет контекста -- нет правил. Смысл и значение игры целиком определяются
отношением непосредственного, феноменального текста игры -- к так или иначе
опосредованному универсальному, то есть включающему в себя весь мир, контексту
человеческого существования. Это предельно ясно в случае произведения искусства
-- образчика такой игры, контекстом которой является вся вселенная. .
Игра здесь -- это не Glasperlenspiel Херманна Хессе, одного из властителей дум
эпохи наших шестидесятых.