II
КОНЦЕПЦИЯ И ВЫРАЖЕНИЕ ПОНЯТИЯ ИГРЫ В ЯЗЫКЕ
Мы говорим об игре как о чем-то известном, мы делаем попытки расчленить понятие,
выражаемое этим словом, или, по крайней мере, хотя бы к нему приблизиться, но
при этом все мы прекрасно знаем, что для обозначения этого понятия употребляется
самое обиходное слово. Не исследующая наука, но творящий язык породил совместно
и это слово, и это понятие. Именно язык, то есть многие и многие языки.
Невозможно рассчитывать, что все они совершенно одинаковым образом назвали
тождественное самому себе понятие игры одним-единственным словом, подобно тому
как в каждом языке есть всего одно слово для обозначения руки или ноги. В данном
случае все не так просто.
Мы вынуждены здесь исходить из того понятия игры, какое находится у нас в
обиходе, то есть обозначается словами, соответствующими ему, с теми или иными
различиями, в большинстве современных языков Европы. Нам казалось возможным
описать это понятие следующим образом: игра есть добровольное поведение или
занятие, которое происходит внутри некоторых установленных границ места и
времени согласно добровольно взятым на себя, но безусловно обязательным
правилам, с целью, заключающейся в нем самом; сопровождаемое чувствами
напряжения и радости, а также ощущением "инобытия" в сравнении с "обыденной
жизнью". Кажется, что определенное таким образом, это понятие в состоянии
охватить все, что мы называем игрой у животных, детей или взрослых: игры на
смекалку и ловкость, с применением ума или силы, так же как театральные
постановки и представления. Игра как категория, казалось, могла рассматриваться
в качестве одного из наиболее фундаментальных жизненных элементов.
Но здесь тотчас же выясняется, что такую всеобщую категорию язык вовсе не везде
и не изначально различал с одинаковой определенностью и именовал одним словом.
Все народы играют и при этом на удивление одинаково, но далеко не все языки
охватывают понятие игры столь прочно и столь широко всего одним словом, как
современные европейские. Здесь можно вновь коснуться номиналистских сомнений в
обоснованности общих понятий1*' и сказать: для любой группы людей понятие игры
содержит в себе не более того, что выражает слово, которым они для этого
пользуются. Слово -- но ведь это могут быть и слова. Как бы то ни было,
оказалось возможно, чтобы один язык лучше других объединил в одном слове
различные формы проявления этого понятия. И
45
Homo ludens
вот сразу же иллюстрация подобного случая. Такая абстракция, как понятие игры
вообще, в одну культуру вошла раньше и полнее, чем в другую, вследствие чего
высокоразвитые языки обозначают различные формы игры с помощью совершенно
различных слов, и это множество терминов встало на пути обобщения всех форм игры
одним-единствен-ным термином. Этот случай отдаленно напоминает известный факт,
что в так называемых примитивных языках иной раз есть слова для разновидностей,
но не для вида вообще: скажем, для угря или щуки, но не для рыбы.
Есть ряд указаний на то, что насколько первостепенной могла быть сама функция
игры, настолько второстепенным было в некоторых культурах место этого явления
как абстракции. Особенно веским кажется мне в этой связи то обстоятельство, что
ни в одной из известных мне мифологий игра не нашла воплощения в фигуре божества
или демона1, тогда как, с другой стороны, божество часто предстает как играющее.
На позднее происхождение общего понятия игры указывает также тот факт, что в
индоевропейских языках мы не находим общего для них слова с таким значением.
Даже германская группа языков расходится в наименовании игры, используя для
этого три разных слова.
По-видимому, не случайно именно те народы, у которых игра во всех ее видах была,
так сказать, глубоко в крови, имели множество разных слов для выражения этой
деятельности. Полагаю, что могу это утверждать более или менее определенно в
отношении греческого, санскрита, китайского и английского языков.
В греческом языке для обозначения игры есть примечательное выражение в виде
окончания -инда. Означает оно не что иное, как просто играть. Это несклоняемый и
грамматически неупрощаемый суффикс2. У греческих детей были такие игры, как
сферинда (сферинда) -- игра в мяч, гелкюстинда (гелкюстинда) -- перетягивание
веревки, стрептинда (стрептинда) -- игра с пращой, басилйнда (басилйнда) -- царь
горы. В полной самостоятельности этого суффикса уже как бы символически выражена
окончательная неупрощаемость понятия игры. В противоположность этой
исчерпывающей специфике квалификации детских игр греческий язык использует для
наименования сферы игры вообще не менее трех разных слов. Прежде всего это
пайдиа (пайдиа) -- сразу же оказывающееся под рукою слово, которое обозначает
игру. Этимология здесь вполне прозрачна: то, что имеет отношение к детям; в то
же время это слово отличается от пайдиа (пайдиа) -- ребячества.