Там, внутри, вступает в дело игра, там, внутри, царят
ее правила. Но отгороженность освященного места есть также первейший признак
сакрального действа. Это требование обособления в культе, включая сюда также
магию и отправление правосудия, содержит в себе более глубокий, нежели только
пространственный и временной, смысл. Почти ни один обряд посвящения и освящения
не обходится без создания искусственных положений обособленности и
исключительности для исполнителей или инициантов. Повсюду, где речь идет об
обете, принятии в орден или некое братство, о клятве, тайном союзе, подобное
ограничение так или иначе всегда вступает в игру, в рамках которой протекает это
событие. Жертвоприношение, прорицание, колдовство начинается с того, что
очерчивается священное для этих действий пространство. Таинство и мистерия
предполагают наличие особого места, которое служит святыней.
Формально функция такой отгороженности и ради священной цели, и ради чистой игры
совершенно одна и та же. Ипподром, теннисный корт, площадка для игры в
"классики", шахматная доска функционально не отличаются от таких вещей, как храм
или магический круг. Поразительная однородность обрядов освящения по всему миру
указывает на то, что такие обычаи коренятся в некоем изначальном и
фундаментальном свойстве человеческого духа. Это всеобщее сходство культурных
форм чаще всего сводят к причине логической, объясняя потребность в
отгораживании и обособленности заботой о том, чтобы отвести от святилища
пагубные воздействия, которые могут ему угрожать извне, ибо в силу своей
святости оно особенно подвергается опасности и само представляет опасность. Тем
самым в начало упомянутого культурного процесса ставят некие разумные
соображения и полезные цели -- утилитарное толкование, против которого
предостерегал и Фробениус. Хорошо еще, что при этом не возвращаются к
представлениям о хитрых священниках, которые выдумали религию; однако оттенок
рационалистической манеры приписывать явлению те или иные мотивы в подобном
подходе все же присутствует. Принимая же, в противоположность этому,
изначальное, сущностное тождество игры и обряда, мы тем самым признаем особое
священное место в основе своей за игровое пространство, и тогда сбивающие с
толку вопросы "почему?" и "зачем?" вообще не могут быть заданы.
Но если священнодействие формально нелегко отделить от игры, то возникает
вопрос, остается ли сходство культа с игрою чисто формаль-
38
Глава I
ным и не простирается ли оно несколько далее? Вызывает удивление, что история
религии и этнология не делают большего ударения на вопросе, в какой степени
сакральные действия, проходящие в форме игры, отличаются в то же время игровым
поведением и настроением их участников. Да и Фробениус, насколько я вижу, также
не задавался этим вопросом. Все, что я мог бы сказать по этому поводу,
ограничивается замечаниями, обобщающими некоторые разрозненные сообщения.
Само собой разумеется, что состояние духа, в котором общество переживает и
воспринимает свои святыни, отличается в первую очередь высокой и священной
серьезностью. И еще раз: истинное, всеохватывающее состояние погруженности в
игру также может отличаться глубочайшей серьезностью. Играющий всем своим
существом может отдаваться игре. Сознание того, что он "ну просто играет", может
быть полностью вытеснено на задний план. Радость, неразрывно связанная с игрой,
сопровождается не только напряжением, но и подъемом. В настроении игры есть два
полюса: безудержность и экзальтация. Не случайно оба эти слова передают некие
крайние состояния. Пожалуй, можно было бы сказать, что игровое настроение всегда
мажорно. Однако все это подводит нас к вопросам чисто психологическим, от чего
хотелось бы все-таки уклониться.
Игровое настроение по своему типу изменчиво. В любую минуту может вступить в
свои права "обычная жизнь", то ли от какого-либо толчка извне, который нарушит
игру, то ли от какого-нибудь поступка вопреки правилам, а то и из-за идущего
изнутри ослабления накала игры, усталости, разочарования.
Как же обстоит дело с ходом и настроением священных празднеств? Слово
праздновать почти все уже говорит само за себя: священный акт празднуется, то
есть осуществляется в рамках праздника. Народ, готовящийся к общению со своими
святынями, готовится к совместному изъявлению радости. Освящение,
жертвоприношение, священные танцы, сакральные состязания, представления и
мистерии -- все они обрамляются праздником. И пусть даже обряды кровавы,
испытания при инициации жестоки, маски вселяют ужас - все это разыгрывается как
праздник. "Обычная жизнь" прекращается. Трапезы, пиршества и всяческая
безудержность продолжаются в течение всего времени праздника. Взять примеры
греческих или африканских праздников -- и там, и там едва ли можно будет
провести отчетливую границу между общим настроением праздника и священным
волнением вокруг разворачивающейся в центре всего мистерии.