Нас же интересует, как
следует понимать такое становление образа из первоначально примитивного чувства
природы. Как протекает процесс, который начинается с невыраженного опытного
знания космических явлений и заканчивается игровым изображением этих явлений?
34
Глава I
Фробениус по праву отбрасывает чересчур легковесное объяснение, полагающее, что
было бы вполне достаточно добавить сюда некое понятие "Spieltrieb" ["тяга к
игре"] как врожденный инстинкт8. "Die Instinkte, -- говорит он, -- sind eine
Erfindung der Hilflosigkeit gegenuber dem Sinn der Wirklichkeit" ["Инстинкты
суть изобретение беспомощности в ее столкновениях со смыслом
действительности"}. Столь же настойчиво, и с еще большим основанием, противится
он склонности минувшей эпохи искать объяснение каждому приобретению культуры во
всяческих "с какой целью?", "зачем?", "по какой причине?", приписываемых
обществу, которое создает культуру. "Schlimmste Kausalitatsty-rannei"
["Наихудшей тиранией причинности") называет он подобную точку зрения, это
устаревшее представление о полезности9.
Собственное представление Фробениуса о духовном процессе, который здесь должен
происходить, сводится к следующему. Еще никак не выраженный природный и
жизненный опыт проявляет себя в человеке архаического периода в виде
"Ergriffenheit" ["захваченности"]. "Das Gestalten steigt im Voike wie im Kinde,
wie in jedem schopferischen Men-schen aus der Ergriffenheit auf"10 ["Образное
представление восходит в народе, как и в ребенке, как и в любом человеке
творческого склада, из их захваченности"]. Человеческое в них бывает "ergriffen
von der Offen-barung des Schicksals" "Die Wirklichkeit des naturlichen
Rhytmus in Werden und Vergehen [hat] ihren inneren Sinn gepackt und dies [hat]
zur zwangslaufigen und reflexmaBigen Handlung gefuhrt"11 ["захвачено откровением
судьбы" "Реальность природного ритма в становящемся и преходящем овладела
их внутренним чувством, и это привело к вынужденному рефлективному действию"].
Итак, здесь, по мнению Фробениуса, речь идет о необходимом духовном процессе
преобразования. Благодаря "Ergriffenheit", что фактически говорит больше, чем
близлежащие нидерландские "bewogenheid, getroffenheid, ontroering"
["встревожен-ность, растроганность, взволнованность"], -- чувство природы
сгущается, путем рефлекса, в поэтическую концепцию, в художественную форму. Быть
может, это наилучшее словесное приближение к описанию процесса творческого
воображения, однако едва ли это можно назвать его объяснением. Путь, ведущий от
эстетического или мистического, в любом случае -- алогического постижения
космического порядка, к обрядовой священной игре, остается столь же неясным, как
и до этого.
В анализе этого большого ученого, о кончине которого все мы скорбим, недостает
более точного определения того, что он понимает под словом игра по отношению к
такого рода священным вещам. Неоднократно употребляет Фробениус слово играть
применительно к деятельности, связанной с культовыми представлениями, но в суть
вопроса, что же означает здесь это играть, не углубляется. Возникает сомнение,
не закралась ли в его представления та же мысль о целенаправленности, которой он
так противился и которая вовсе не согласуется с присущими игре качествами. Ведь,
как это изображает Фробениус, игра служит тому, чтобы являть, показывать,
сопровождать, воплощать все, что свер-
35
Homo ludens
шается в космосе. Квазирациональный момент неудержимо пытается сюда вторгнуться.
Игра, как образное воплощение, продолжает для него сохранять основу своего
существования, будучи выражением чего-то иного, а именно некоей взволнованности
космосом. Тот факт, что это воплощение в образах разыгрывается, остается для
него, по всей видимости, второстепенным. Теоретически оно могло бы поведать о
себе и другим способом. Согласно же нашим рассуждениям, определяющим здесь
является именно факт игры. Эта игра, по сути, есть не что иное, как более
высокая форма -- в основе своей вполне равноценной -- детской игры или даже игры
животных. Для этих двух форм игры едва ли может быть истоком взволнованность
космосом, ощущение мирового порядка, которое ищет для себя выражения. Во всяком
случае, такое объяснение не было бы достаточно убедительным. Детской игре
присуще специфическое качество игры qua talis [как таковое] и при этом в его
наиболее чистом виде.
Процесс, ведущий от "захваченности природой и жизнью" к представлению этого
чувства в священной игре, нам кажется возможным описать в несколько иных
терминах, чем это сделал Фробениус, -- вовсе не для того, чтобы предложить
объяснение чему-то поистине неуловимому, но с единственной целью учесть
фактические обстоятельства. Архаическое общество играет так, как играет ребенок,
как играют животные. Такая игра с самого начала полна элементов, свойственных
игре вообще: порядка, напряжения, движения, величавости и восторга.