Между тем, интенции проветрить и выпустить могут рассматриваться как описания одного уровня и, как таковые, признаваться альтернативными описаниями — т.е. такими, что если мы атрибутируем агенту одну из двух интенций, то не можем атрибутировать ему вторую и наоборот — но уже относительно соответствующего последствия открытие окна, но не относительно этого результата и действия, результатом которого он является. Интенции же (У), (У), (А) и, возможно, др. альтернативны именно в отношении описания действия как употребление такого-то термина или выражения; это значит, что от выбора интенционального описания между, по крайней мере, этими тремя зависит и более точное описание вербального поведения как действия: референциальное употребление термина или деференциальное, или же атрибутивное. Но для того, чтобы можно было установить эти более специфичные соответствия, нужно, опять таки, чтобы по крайней мере были различимы результаты соответствующих действий. Ведь только так мы можем, по сути, говорить, что интенция выпустить кого-то из комнаты через окно имеет место наряду с интенцией проветрить помещение и другими альтернативными в отношении, по крайней мере, ближайшего следствия открывания окна. ‘Птица вылетает’; ‘воздух становится чище и свежее’ — суть независимо (в упомянутом выше смысле) идентифицируемые следствия. Напротив, ‘указание на объект имеет место’ — не идентифицируемо независимым образом.

Важно, однако, чтобы такой результат был достижим заявленными средствами. Он, пожалуй, может быть определен по его последствиям: если рассуждение в терминах некоего телеологического соответствия предполагает интерпретацию в терминах данного соответствия — такого, которое служило бы интенциональным критерием референции — то этого может быть вполне достаточно, с точки зрения рассматриваемого подхода, чтобы предполагать нужное соответствие и достижимость нужного результата. Иначе говоря, критерием здесь может служить когерентность системе телеологических атрибуций (или, по крайней мере, совместимость). Однако, если такой критерий предполагает анализ связей в статичной системе, без учета условий индивидуальных когерентных полаганий (иначе говоря, без учета социогенетического контекста интенциональных атрибуций), то его применимость зависима от формализуемости такой системы; но это — по крайней мере, проблематично, поскольку здесь вовлечены концептуальные связи в естественных языках. Возможно, для атрибутируемости характеристик типа (У) достаточно найти хотя бы один пример выводимости атрибуции релевантного соответствия из атрибуции какого-то другого соответствия — характеризующего последствия того или иного результата. Каков бы ни был используемый критерий выводимости, очевидно, что при этом должно, по крайней мере, соблюдаться то же условие, что полагается в рамках телеологического подхода условием соответствия следствия посылкам практического силлогизма: логически невозможно утверждать одно и отрицать другое.

Пусть агент произносит фразу ‘Убийца Смита, встать!’, и мрачный Джонс поднимается со своей скамьи. Если мы интерпретируем это событие как следствие действия, произведенного агентом, и достигнутого им результата, то мы можем полагать, что адекватной интерпретацией соответствующего действия агента должна быть интерпретация в терминах интенции указать на Джонса. Но это не значит, что атрибуция типа (У) предполагается такой интерпретацией: мы можем продолжать утверждать, что Джонс воспринял сказанное, как обращенное к нему и поэтому встал, и что, таким образом, некая исходная интенция агента — например, пристыдить убийцу Смита — была выполнена, но при этом отказаться атрибутировать ему промежуточную интенцию указать на Джонса, если допустим, например, что агент расчитывал, что для достижения нужного эффекта достаточно встроить в фразу описание соответствующего отношения к покойному (иначе говоря, употребить дескрипцию атрибутивно). Маловероятно, чтобы вывод о необходимости атрибуции интенциональных характеристик типа (У) мог быть сделан лишь на основании других интенциональных атрибуций, не будучи подкреплен дополнительными знаниями об агенте, его полаганиях и/или отношениях в коммуникативном сообществе, а возможно, и об истории термина.

Таким образом, можно заключить, что интенциональное объяснение референции, вероятно, само нуждается в обосновании в терминах индивидуальных — т.е. сформулированных относительно агентов референциального употребления терминов — условий атрибуции соответствующих интенционально-пропозициональных характеристик. Указание на ментальную причину вербального поведения в этом случае могло бы считаться релевантным дополнением телеологического объяснения — особенно, если к теории референции или нацеленной на ее замещение теории значения предъявляется требование обеспечить такой интенциональный критерий, который позволял бы в каждом конкретном случае обоснованно решать, является ли употребление термина референциальным или нет.