Но не следует ли по крайней мере предостерегать от подобных сочинений
молодежь, которая доверена академическому обучению, и удерживать ее от
раннего знакомства со столь опасными положениями, пока ее способность
суждения не созрела или, вернее, пока учение, которое желают втолковать ей,
не укоренилось в ней настолько прочно, чтобы твердо противостоять всяким
противоположным убеждениям, откуда бы они ни исходили?

Если бы в вопросах чистого разума приходилось навсегда оставаться при
догматическом методе и если бы опровержение мнений противника должно было,
собственно, быть полемическим, т. е. если бы вступали в бой, вооружась
доводами в пользу противоположных утверждений, то в таком случае, конечно,
было бы чрезвычайно полезно для данного момента, хотя вместе с тем напрасно
и бесплодно для будущего времени, взять ненадолго под опеку разум молодежи
и охранять его по крайней мере в этот период от искушений. Но если
впоследствии любопытство или мода века даст ей в руки подобные сочинения,
устоят ли тогда эти юношеские убеждения? Тот, кто приносит с собой только
догматическое оружие для отражения нападок со стороны противника и не умеет
развернуть скрытую диалектику, присущую ему не менее, чем противнику,
видит, как сталкиваются мнимые доводы, имеющие то преимущество, что они
новые, и противоположные им мнимые доводы, утратившие уже это преимущество
и скорее возбуждающие подозрение в том, что они злоупотребляли легковерием
молодости. Тогда юноше кажется, будто лучшее средство доказать, что он
вышел из детского возраста, -это пренебречь такими доброжелательными
предостережениями, и, привыкнув к догматизму, он жадными глотками пьет яд,
догматически разрушающий его основоположения.

В академическом обучении должно происходить нечто прямо противоположное
тому, что здесь рекомендуется, но, разумеется, лишь при условии
основательного обучения критике чистого разума. Действительно, чтобы как
можно раньше применить к делу ее принципы и показать достаточность их даже
при величайшей диалектической видимости, крайне необходимо направить все
столь страшные для догматики нападки против хотя и слабого, но
просвещенного критикой разума ученика и заставить его попытаться проверить
неосновательные убеждения противника шаг за шагом с помощью основоположений
критики. Ему нетрудно будет рассеять их как дым, и, таким образом, он рано
почувствует свою силу полностью предохранять себя от подобных вредных
иллюзий, которые в конце концов должны потерять для него всякую
притягательность. Правда, те же удары, которые разрушают здание противника,
должны быть столь же губительными и для его собственных спекулятивных
строений, если только он задумает возвести их; тем не менее он может вовсе
не беспокоиться об этом: ему не нужно жить в них, так как перед ним
открывается вид на практическое поприще, где он с полным основанием может
надеяться найти более твердую почву, дабы на ней воздвигнуть свою разумную
и благотворную систему.

Таким образом, в сфере чистого разума не бывает настоящей полемики. Обе
стороны толкут воду в ступе и дерутся со своими тенями, так как они выходят
за пределы природы, туда, где для их догматических уловок нет ничего, что
можно было бы схватить и удержать. Они могут бороться сколько угодно; тени,
разрубаемые ими, мгновенно срастаются вновь, как герои в Валгалле, чтобы
опять развлекаться бескровными битвами.

Однако чистый разум не имеет также дозволенного скептического применения,
которое можно было бы назвать основоположением о нейтральности при всех его
спорах. Подстрекать разум против самого себя, доставлять оружие обеим его
сторонам и затем спокойно и с насмешкой наблюдать их разгоряченную
борьбу-это с догматической точки зрения есть неблаговидное занятие и
проявление злорадства и коварства. Но если мы замечаем непреодолимое
ослепление и высокомерие умствующих людей, не желающее считаться ни с какой
критикой, то у нас действительно нет иного средства, как противопоставить
хвастовству одной стороны другое хвастовство, опирающееся на точно такие же
права, дабы противодействием врага по крайней мере привести разум в
замешательство, вызвать у него некоторое сомнение насчет его притязаний и
заставить его выслушать критику. Но попытка оставить его навсегда при этих
сомнениях и намереваться рекомендовать убеждение и признание в своем
незнании не только как целебное средство против догматического самомнения,
но и как способ закончить спор разума с самим собой была бы безуспешна и
никак не вела бы к успокоению разума; она может быть только средством
пробуждения разума от его сладкого догматического сна, дабы подвергнуть его
состояние более тщательному исследованию. Но этот скептический прием
избавить се