Таким образом, трансцендентальная аналитика приводит к следующему важному
выводу: единственное, что рассудок может делать a priori,-это
антиципировать форму возможного опыта вообще, и так как то, что не есть
явление, не может быть предметом опыта, то рассудок никогда не может выйти
за пределы чувственности, в которой только и могут быть даны нам предметы.
Основоположения рассудка суть лишь принципы описания явлений, и гордое имя
онтологии, притязающей на то, чтобы давать априорные синтетические знания о
вещах вообще в виде систематического учения (например, принцип
причинности), должно быть заменено скромным именем простой аналитики
чистого рассудка.

Мышление есть действие, состоящее в том, чтобы относить данное созерцание к
предмету. Если способ этого созерцания никаким образом не дан, то предмет
остается чисто трансцендентальным и рассудочное понятие имеет только
трансцендентальное применение, а именно содержит в себе единство мышления,
направленного на многообразное вообще. Следовательно, чистая категория, в
которой отвлекаются от всех условий чувственного созерцания -а иные
созерцания для нас невозможны, -не определяет ни одного объекта, а выражает
лишь мышление, направленное на объект вообще согласно различным модусам.
Для применения понятия нужна еще функция способности суждения, на основании
которой предмет подводится под понятие, стало быть, нужно еще иметь по
крайней мере формальное условие, при котором нечто может быть дано в
созерцании. Если это условие-способность суждения (схема)-отсутствует, то
такое подведение не может состояться, так как нам ничего не дано, что могло
бы быть подведено под понятие. Следовательно, чисто трансцендентальное
применение категорий на самом деле вовсе не есть применение их, и оно не
имеет никакого определенного или хотя бы определимого только по форме
предмета. Отсюда следует, что чистых категорий недостаточно также и для
[построения] априорных синтетических основоположений и что основоположения
чистого рассудка имеют только эмпирическое, но никоим образом не
трансцендентальное применение, а за пределами возможного опыта вообще не
может быть никаких априорных синтетических основоположений. Поэтому уместно
выразить эту мысль так: чистые категории, без формальных условий
чувственности, имеют только трансцендентальное значение, но не имеют
никакого трансцендентального применения, потому что такое применение само
по себе невозможно, так как чистым категориям недостает условий,
необходимых для применения (в суждениях), а именно формальных условий
подведения какого-нибудь возможного (angeblichen) предмета под эти понятия.
Следовательно, так как эти понятия (взятые лишь как чистые категории) не
должны иметь эмпирического и не могут иметь трансцендентального применения,
то они вообще не имеют никакого применения, если их обособить от всякой
чувственности, иными словами, их нельзя применить ни к какому возможному
(angeblichen) предмету. Строго говоря, категории суть лишь чистые формы
применения рассудка в отношении предметов вообще и мышления, хотя
посредством одних лишь категорий нельзя ни мыслить, ни определить какой бы
то ни было объект.

Здесь в основе лежит иллюзия, которой очень трудно избежать. По своему
происхождению категории не зависят от чувственности в отличие от форм
созерцания, пространства и времени; поэтому нам кажется, что категории
допускают применение, выходящее за пределы всех предметов чувств. Но с
другой стороны, они суть не более как формы мышления, содержащие в себе
лишь логическую способность a priori объединять в одно сознание
многообразное, данное в созерцании, и поэтому если отнять у них единственно
возможный для нас способ созерцания, то они могут иметь еще меньше
значения, чем чистые чувственные формы, посредством которых по крайней мере
дается объект, между тем как свойственный нашему рассудку способ связывания
многообразного не имеет никакого значения, если к нему не присоединяется то
созерцание, в котором многообразное только и может быть нам дано. Тем не
менее когда мы те или иные предметы как явления называем чувственно
воспринимаемыми объектами (Sinnenwesen, Phaenomena), отличая при этом
способ, каким мы их созерцаем, от их свойств самих по себе, то уже в самом
нашем понятии [чувственно воспринимаемого объекта] заключается то, что мы
как бы противопоставляем этим чувственно воспринимаемым объектам или те же
самые объекты с их свойствами самими по себе, хотя мы этих свойств в них и
не созерцаем, или же другие возможные вещи, которые вовсе не объекты наших
чувств, и мы рассматриваем их как предметы, которые мыслит только рассудок,
и называем их умопостигаемыми объектами (Verstandeswesen, Noumena).