Именно поэтому мы имеем также право не только мыслить причину мира в идее,
исходя из более утонченного антропоморфизма (без чего о ней ничего нельзя
было бы мыслить), а именно мыслить эту причину как существо, имеющее
рассудок, удовольствие и неудовольствие, а также сообразные с ними желание
и волю, но мы и вправе приписывать ей бесконечное совершенство, далеко,
следовательно, превосходящее то совершенство, на допущение которого дают
нам право эмпирические знания о порядке мира. Действительно, регулятивный
закон систематического единства требует, чтобы мы изучали природу так, как
если бы повсюду бесконечно обнаруживалось систематическое и целесообразное
единство при возможно большем многообразии, ибо, хотя мы можем узнать или
открыть только малую долю этого совершенства мира, тем не менее
законодательству нашего разума присуще везде искать и предполагать его,
руководствоваться этим принципом при исследовании природы всегда должно
быть полезно и никогда не может быть вредно Но из такого представления о
положенной в основу идее высшего творца ясно, что я полагаю в основу не
существование такого творца и знание о нем, а только идею его и,
собственно, делаю выводы не из этой сущности, а только из ее идеи, т. е. из
природы вещей в мире согласно такой идее. По-видимому, некоторое, хотя и
неразвитое, сознание истинного применения этого понятия нашего разума было
во все времена источником скромного и правильного языка философов,
поскольку они говорят о мудрости и предусмотрительности природы и о
божественной мудрости как о равнозначащих выражениях; более того, если дело
идет только о спекулятивном разуме, предпочитают первое выражение, так как
оно не претендует на утверждения, на которые мы не имеем права, и вместе с
тем возвращает разум к свойственному ему поприщу -к природе.

Таким образом, чистый разум, который, как казалось на первых порах, обещал
нам по крайней мере расширение знания за все пределы опыта, содержит в
себе, если правильно понимать его, только регулятивные принципы, которые,
правда, требуют большего единства, чем то, какое достижимо эмпирическим
применением рассудка, но благодаря систематическому единству доводят
согласие этого применения рассудка с самим собой до высшей степени именно
потому, что они так далеко отодвигают цель его усилий. Если же их
истолковывают ложно И принимают за конститутивные принципы трансцендентных
знаний, то они блистательной, но обманчивой видимостью порождают
убежденность и мнимое знание, однако этим создают вечные противоречия и
споры.


* * *

Таким образом, всякое человеческое познание начинает с созерцаний,
переходит от них к понятиям и заканчивается идеями. Хотя в отношении всех
этих трех элементов оно имеет априорные источники знания, которые, как
кажется на первый взгляд, пренебрегают пределами всякого опыта, тем не
менее основательная критика убеждает нас, что никакой разум никогда не
может в своем спекулятивном применении выйти с этими элементами за сферу
возможного опыта и что истинное назначение этой высшей познавательной
способности состоит в пользовании всеми методами и их основоположениями
только для того, чтобы проникнуть в самую глубь природы сообразно всем
возможным принципам единства, из которых главное составляет единство целей,
но никогда не переходить границы природы, за которыми для нас нет ничего,
кроме пустоты Действительно, в трансцендентальной аналитике критическое
исследование всех положений, могущих расширить наше знание за пределы
действительного опыта, в достаточной мере убедило нас, что эти положения
никогда не могут привести к чему-либо большему, чем возможный опыт; и если
бы люди не относились с недоверием даже к самым ясным абстрактным и общим
положениям, если бы заманчивые и ложные перспективы не побуждали их
сбросить с себя иго опыта, то мы могли бы избавить себя во всяком случае от
утомительного допроса всех диалектических свидетелей, которых
трансцендентный разум заставляет выступать в защиту его притязаний; ведь мы
уже заранее знали со всей несомненностью, что все их показания, хотя, быть
может, и с честными намерениями, должны быть безусловно никчемными, так как
касались таких сведении, которых человек никогда не может получить.