Понятия реальности, субстанции, причинности, даже понятия
необходимости в существовании, если взять их вне того применения, при
котором они делают возможным эмпирическое знание о предмете, не имеют
значения, которое определяло бы какой-нибудь объект. Следовательно, они
могут быть, правда, применены для объяснения возможности вещей в чувственно
воспринимаемом мире, но не для объяснения возможности самого мироздания,
так как это основание для объяснения должно было бы находиться вне мира и,
стало быть, не есть предмет возможного опыта. Тем не менее я могу допускать
такую непонятную сущность - предмет чистой идеи- по отношению к чувственно
воспринимаемому миру, но не как существующую самое по себе. Действительно,
если в основе возможно большего эмпирического применения моего разума лежит
идея (систематически завершенного единства, о котором вскоре я буду
говорить более определенно), которая сама по себе никогда не может быть
показана в опыте адекватно, хотя для приближения к возможно большей степени
эмпирического единства она неизбежно необходима, то я не только имею право,
но и вынужден реализовать эту идею, т. е. полагать для нее действительный
предмет, однако лишь как нечто вообще, что само по себе мне неизвестно и
чему я только как основанию упомянутого систематического единства
приписываю в отношении к этому единству свойства, аналогичные рассудочным
понятиям в эмпирическом применении. Поэтому я по аналогии с реальностями в
мире, с субстанциями, причинностью и необходимостью мыслю некую сущность,
обладающую всем этим во всей полноте, и так как эта идея основывается
только на моем разуме, то я могу мыслить эту сущность как самостоятельный
разум, составляющий причину мироздания посредством идей величайшей гармонии
и единства. При этом я оставляю в стороне все ограничивающие идею условия
исключительно для того, чтобы при помощи такой первоосновы сделать
возможным систематическое единство многообразного в мироздании и через
посредство этого единства -возможно большее эмпирическое применение разума,
ибо я рассматриваю все связи так, как если бы они были установлениями
некоего высшего разума, лишь слабую копию которого составляет наш разум. В
таком случае я мыслю себе эту высшую сущность исключительно посредством
понятий, которые, собственно, имеют применение только в чувственно
воспринимаемом мире; но так как указанное трансцендентальное предположение
имеет у меня только относительное применение, а именно как субстрат
возможно большего эмпирического единства, то я имею право мыслить сущность,
которую я отличаю от мира, приписывая ей свойства, принадлежащие только
чувственно воспринимаемому миру. В самом деле, я отнюдь не требую и не имею
права требовать, чтобы этот предмет моей идеи был познан по тому, чем он
может быть сам по себе; действительно, для этого у меня нет никаких
понятий, и даже понятия реальности, субстанции, причинности и необходимости
в существовании теряют всякий смысл и оказываются лишь названиями понятий
без всякого содержания, если я отваживаюсь выйти с ними за пределы чувств.
Я мыслю себе только отношение сущности, которая сама по себе совершенно
неизвестна мне, к наибольшему систематическому единству мироздания
исключительно для того, чтобы сделать ее схемой регулятивного принципа
возможно большего эмпирического применения моего разума.

Если мы обратим теперь внимание на трансцендентальный предмет нашей идеи,
то увидим, что мы не можем предположить его самим по себе действительным
согласно понятиям реальности, субстанции, причинности и т. п., так как эти
понятия не имеют никакого применения к тому, что совершенно отличается от
чувственно воспринимаемого мира. Следовательно, предположение разума о
высшей сущности как высшей причине мыслится только относительно, для
систематического единства чувственно воспринимаемого мира, и есть лишь
нечто в идее, о чем мы не имеем никакого понятия, что оно само по себе.
Этим объясняется также и то, почему мы, нуждаясь в идее самой по себе
необходимой первосущности в отношении к тому, что дано чувствам как
существующее, все же не можем иметь ни малейшего понятия об этой сущности и
ее абсолютной необходимости.

Теперь мы можем отчетливо показать результат всей трансцендентальной
диалектики и точно определить конечную цель идей чистого разума, которые
только по недоразумению и неосмотрительности становятся диалектическими. На
самом деле чистый разум занимается только самим собой и не может иметь
никакого иного занятия, так как ему даются не предметы для единства
эмпирического понятия, а рассудочные знания для единства понятий разума, т.
е. для единства связи, согласно единому принципу. Достигаемое разумом
единство есть единство системы, и это систематическое единство служит
разуму не объективно, как основоположение, приложимое к предметам, а
субъективно, как максима, приложимая ко всему возможному эмпирическому
знанию о предметах.