Действительно, лишь таким
образом принцип целесообразного единства может всегда расширять применение
разума к опыту, чем этому применению не наносится никакого ущерба.

Вторая ошибка, возникающая из ложного толкования этого принципа
систематического единства, есть ошибка извращенного разума (perversa ratio,
rationis). Идея систематического единства должна в качестве регулятивного
принципа служить только для того, чтобы искать это единство в связи вещей
согласно общим законам природы и, насколько его можно найти эмпирическим
путем, верить, что мы приблизились к полноте его применения, хотя, конечно,
никогда не достигнем его. Вместо этого извращают все дело и начинают с
того, что в основу полагают действительность принципа целесообразного
единства, гипостазируя его, определяют понятие такого высшего мыслящего
существа антропоморфически, так как оно само по себе совершенно недоступно
исследованию, и затем насильственно и по -диктаторски навязывают природе
цели, вместо того чтобы искать их, проводя физические исследования, как это
нужно делать. Таким образом, телеология, которая должна служить только
дополнением к единству природы по всеобщим законам, на самом деле устраняет
его, и сам разум не достигает своей цели-доказать этим путем из природы
существование такой высшей мыслящей причины. В самом деле, если не
предполагать высшую целесообразность в природе a priori, т. е. как
принадлежащую к сущности ее, то как же должно искать ее и по лестнице
природы приближаться к высшему совершенству творца как безусловно
необходимому, стало быть, как a priori познаваемому совершенству?
Регулятивный принцип требует, чтобы мы допускали безусловно, стало быть,
как вытекающее из сущности вещей, систематическое единство как единство
природы, которое не только эмпирически познается, но и a priori, хотя и в
не определенной еще форме, предполагается. Но если я заранее полагаю в
основу высшую упорядочивающую сущность, то единство природы на самом деле
устраняется. Действительно, оно совершенно чуждо природе вещей и случайно
для нее и не может быть также познано из общих ее законов. Отсюда возникает
порочный круг в доказательствах, так как в них предполагается то, что,
собственно, нужно было доказать.

Принимать регулятивный принцип систематического единства природы за
конститутивный и гипостазировать как причину то, что только в идее
полагается в основу согласованного применения разума, - значит только
запутывать разум. Естествознание идет своим путем, руководствуясь
исключительно цепью естественных причин согласно их общим законам, правда,
соответственно идее творца, однако не для того, чтобы из него выводить
целесообразность, за которой оно постоянно следует, а для того, чтобы
познать его существование из этой целесообразности, которую мы ищем в
сущности вещей природы и по возможности также в сущности всех вещей вообще,
стало быть, познать его существование как безусловно необходимое. Удастся
ли это или нет, все равно идея остается правильной, правильным остается
также ее применение, если оно ограничивается условиями чисто регулятивного
принципа.

Полное целесообразное единство (рассматриваемое безусловно) есть
совершенство. Если мы не находим его в сущности вещей, составляющих
совокупность предметов опыта, т. е. всего нашего объективно значимого
познания, стало быть, если мы не находим его во всеобщих и необходимых
законах природы, то каким же образом мы хотим от них заключить прямо к идее
высшего и безусловно необходимого совершенства первосущности -источника
всей причинности? Высшее систематическое, следовательно, и целесообразное
единство есть школа и даже основа возможности наибольшего применения
человеческого разума. Следовательно, идея этого единства неразрывно связана
с сущностью нашего разума. Значит, она для нас законополагающая идея, и
поэтому вполне естественно допускать соответствующий ей законодательный
разум (intellectus archetypus), из которого следует выводить все
систематическое единство природы как из предмета нашего разума.

Рассматривая антиномию чистого разума, мы сказали, что все вопросы,
предлагаемые чистым разумом, безусловно должны допускать ответ и что
оправдываться ограниченностью нашего познания, что во многих вопросах о
природе столь же неизбежно, сколь и справедливо, здесь непозволительно, так
как здесь вопросы задаются не о природе вещей, их предлагает сама природа
разума и касаются они исключительно его внутреннего устройства. Это на
первый взгляд смелое высказывание мы можем теперь подтвердить в отношении
двух вопросов, возбуждающих большой интерес у чистого разума, и тем самым
мы можем полностью завершить свое исследование диалектики чистого разума.