д., строго
говоря, также не поддаются дефиниции. Действительно, я могу быть уверенным
в том, что отчетливое представление о данном (еще смутном) понятии раскрыто
полностью лишь в том случае, если я знаю, что оно адекватно предмету. Но
так как понятие предмета, как оно дано, может содержать в себе много
неясных представлений, которые мы упускаем из виду при анализе, хотя всегда
используем на практике, то полнота анализа моего понятия всегда остается
сомнительной и только на основании многих подтверждающих примеров может
сделаться предположительно, но никогда не аподиктически достоверной. Вместо
термина дефиниция я бы лучше пользовался более осторожным термином
экспозиция, и под этим названием критик может до известной степени
допустить дефиницию, сохраняя в то же время сомнения относительно ее
полноты. Итак, если ни эмпирически, ни a priori данные понятия не поддаются
дефиниции, то остаются лишь произвольно мыслимые понятия, на которых можно
попытаться проделать этот фокус. В этом случае я всегда могу дать дефиницию
своего понятия; в самом деле, я должен ведь знать, что именно я хотел
мыслить, так как я сам умышленно образовал понятие и оно не дано мне ни
природой рассудка, ни опытом; однако при этом я не могу сказать, что таким
путем я дал дефиницию действительного предмета. В самом деле, если понятие
зависит от эмпирических условий, как, например, понятие корабельных часов,
то предмет и возможность его еще не даны этим произвольным понятием; из
своего понятия я не знаю даже, соответствует ли ему вообще предмет, и мое
объяснение скорее может называться декларацией (моего замысла), чем
дефиницией предмета. Таким образом, доступными дефиниции остаются только
понятия, содержащие в себе произвольный синтез, который может быть
конструирован a priori; стало быть, только математика имеет дефиниции.
Действительно, предмет, который она мыслит, показан ею также a priori в
созерцании, и этот предмет, несомненно, не может содержать в себе ни
больше, ни меньше, чем понятие, так как понятие о предмете дается здесь
дефиницией первоначально, т. е. так, что дефиниция ниоткуда не выводится.
Немецкий язык имеет для понятий expositio, explicatio, declaratio и
definitio только один термин- Erklarung; поэтому мы должны несколько
отступить от строгости требования, так как мы отказали философским
объяснениям в почетном имени дефиниций и хотим свести все это замечание к
тому, что философские дефиниции осуществляются только в виде экспозиции
данных нам понятий, а математические -в виде конструирования первоначально
созданных понятий; первые осуществляются лишь аналитически, путем
расчленения (завершенность которого не обладает аподиктической
достоверностью), а вторые- синтетически; следовательно, математические
дефиниции создают само понятие, а философские -только объясняют его. Отсюда
следует:

а) что в философии нельзя, подражая математике, начинать с дефиниций, разве
только в виде попытки. В самом деле, так как дефиниция есть расчленение
данных понятий, то эти понятия, хотя еще и смутно, предваряют [другие], и
неполная экспозиция предшествует полной, причем из немногих признаков,
извлеченных нами из неполного еще расчленения, мы уже многое можем вывести
раньше, чем придем к полной экспозиции, т. е. к дефиниции; словом, в
философии дефиниция со всей ее определенностью и ясностью должна скорее
завершать труд, чем начинать его. Наоборот, в математике до дефиниции мы не
имеем никакого понятия, так как оно только дается дефиницией;
следовательно, математика должна и всегда может начинать с дефиниций.

b) Математические дефиниции никогда не могут быть ошибочными.
Действительно, так как в математике понятие впервые дается дефиницией, то
оно содержит в себе именно то, что указывается в нем дефиницией. Но хотя по
содержанию в ней не может быть ничего неправильного, тем не менее иногда,
правда лишь изредка, она может иметь пробел в форме (в которую она
облекается), а именно в отношении точности. Так, общепринятая дефиниция
окружности как кривой линии, все точки которой находятся на одинаковом
расстоянии от одной и той же точки (от центра), заключает в себе тот
недостаток, что в ней без всякой нужды введено определение кривизны. В
самом деле, должна быть особая, выводимая из дефиниции и легко доказуемая
теорема о том, что всякая линия, все точки которой находятся на одинаковом
расстоянии от одной и той же точки, есть кривая (ни одна часть ее не есть
прямая). Аналитические дефиниции, наоборот, могут заключать в себе самые
разнообразные ошибки или потому, что вносят признаки, в действительности не
содержавшиеся в понятии, или потому, что им недостает полноты, составляющей
суть дефиниции, так как мы не можем быть вполне уверены в завершенности
своего расчленения. Поэтому философия не может подражать методу математики
в построении дефиниций.