Это доказательство заслуживает, чтобы о нем всегда упоминали с уважением.
Это самый старый, самый ясный и наиболее соответствующий обыденному
человеческому разуму аргумент. Он побуждает к изучению природы, так же как
он сам получает отсюда свое начало и черпает все новые силы. Он вносит цели
и намерения туда, где наше наблюдение само не обнаружило бы их, и расширяет
наши знания о природе, руководствуясь особым единством, принцип которого
находится вне природы. В свою очередь эти знания влияют на свою причину, а
именно на вызвавшую их идею, и придают вере в высшего творца силу
неодолимого убеждения.

Поэтому было бы не только печально, но и совершенно напрасно пытаться
умалить значение этого доказательства. Разум, постоянно возвышаемый столь
вескими и все возрастающими в его руках доказательствами, хотя лишь
эмпирическими, не может быть подавлен сомнениями утонченной и отвлеченной
спекуляции: ему достаточно одного взгляда на чудеса природы и величие
мироздания, чтобы избавиться, как от сновидения, от всякой мудрствующей
нерешительности и подниматься от великого к великому до высочайшего, от
обусловленного к условиям до высшего и необусловленного творца.

Против разумности и полезности этого метода мы ничего не возражаем, скорее
даже рекомендуем и поощряем его; но тем не менее мы не можем одобрить
притязания этого способа доказательства на аподиктическую достоверность и
на согласие, не нуждающееся в снисходительности или поддержке со стороны; и
если догматический язык язвительного. софиста заменить умеренным и скромным
тоном веры, хотя и не требующей безусловного подчинения, но достаточной,
чтобы дать успокоение, то это не повредило бы хорошему делу. В соответствии
с этим я утверждаю, что одно лишь физикотеологическое доказательство само
никогда не может подтвердить существование высшей сущности- ему приходится
предоставить онтологическому доказательству (к которому оно служит лишь
введением) восполнить этот пробел, так что онтологический аргумент все еще
составляет единственно возможное основание для доказательства (поскольку
всюду дается только спекулятивное доказательство), и никакой человеческий
разум не может миновать его. Главные моменты упомянутого
физикотеологического доказательства таковы: 1) в мире мы находим везде
явные признаки порядка, установленного согласно определенной цели с великой
мудростью и образующего целое с неописуемым многообразием содержания, а
также безграничной величиной объема; 2) этот целесообразный порядок
совершенно чужд вещам в мире и принадлежит им лишь случайным образом, т. е.
природа различных вещей не могла бы сама собой с помощью столь
многоразлично соединяющихся средств согласоваться с определенными конечными
целями, если бы эти средства не были специально для этого избраны и для
этого предназначены упорядочивающим разумным принципом согласно положенным
в основу идеям; 3) следовательно, существует возвышенная и мудрая причина
(или несколько причин), которая должна быть причиной мира не просто как
слепо действующая всемогущая природа через плодородие, а как мыслящее
существо через свободу, 4) единство этой причины можно вывести из единства
взаимного отношения частей мира (как звеньев искусного строения) во всем,
что доступно нашему наблюдению, с достоверностью, а в том, что выходит за
пределы наблюдения, с вероятностью, согласно всем правилам аналогии.

Мы не будем здесь придираться к естественному разуму за его вывод, когда он
на основании аналогии между некоторыми продуктами природы и произведениями
человеческого умения, насилующего природу и заставляющего ее действовать не
согласно ее целям, а приспособляться к нашим целям (на основании сходства
этих продуктов природы с домами, кораблями, часами), заключает, что такая
же причинность, а именно рассудок и воля, лежит в основе природы, и при
этом выводит внутреннюю возможность свободно действующей природы (которая
единственно и делает возможным все искусство и, быть может, даже самый
разум) также из некоторого другого умения, хотя и сверхчеловеческого; быть
может, такой способ умозаключения не выдержал бы строгой трансцендентальной
критики, но все же нельзя не признать, что если уж мы должны указать
причину, то у нас нет здесь более верного пути, как заключать по аналогии с
подобными целесообразными произведениями, единственными, причина и способ
действия которых хорошо нам известны. Разум не мог бы найти у себя самого
оправдания, если бы он пожелал вместо известной ему причинности прибегнуть
к непонятным и недоказуемым основаниям для объяснения.