При всем том основания политической структуры оставались архаичными. Ее
признанное право на существование по-прежнему покоилось на почве сакральных уз.
Как только вся власть оказывается в Руках какого-нибудь политического искателя
счастья, тотчас же и его персона, и сама идея его власти попадают в сферу
священного. Он сам становится Августом, носителем божественной силы и сущности,
спасителем, возродителем отечества, приносящим ему благо и мир, он дарует и
поддерживает процветание и изобилие. Все свои робкие жизненные чаяния
первобытное племя проецирует на властителя, который впредь считается эпифанией
божества. Здесь все это -- чисто первобытные представления в новых пышных
одеждах. Фигура героя, который дико-му, неотесанному племени приносит культуру,
заново оживает в отождествлении принцепса с Геркулесом или Аполлоном3*.
169
А ведь общество, которое несло и распространяло эти идеи, было чрезвычайно
развитым. Почитали обожествляемого императора люди, прошедшие через все тонкости
греческой мудрости, разума и вкуса, вплоть до скепсиса и неверия. Когда
наступившую эру Вергилий и Гораций превозносят в своей изощренной поэзии, они
играют в игру культуры.
Государство никогда не бывает в чистом виде учреждением, которое держится на
пользе и интересах. Оно застывает на поверхности времен, как ледяной узор на
стекле -- таким же причудливым, таким же преходящим, определенным такой же
кажущейся необходимостью. Культурный импульс, создаваемый не связанными между
собою силами самого разного происхождения, воплощается в громоздящейся пирамиде
власти, которая называет себя государством, а затем ищет для себя смысла в
величии того или иного знатного рода или в превосходстве одного народа перед
другими. В выражении своих принципов государство самыми разными способами выдает
свой фантастический характер, доходящий до совершенно нелепого и
самоуничтожающего поведения. Римская мировая империя проявляла в высшей степени
иррациональный характер, маскируемый притязаниями на священное право. Ее
социальное и экономическое устройство было вялым и неплодотворным. Вся система
снабжения, государственное управление и образование концентрировались в городах
в угоду незначительному меньшинству, кичившемуся перед бесправными и
пролетариями4*. Городская единица приобрела в древности настолько сильное
значение как понятие и как средоточие социальной жизни и культуры, что римляне
неутомимо закладывали и строили сотни городов чуть не на краю пустыни, не
задумываясь о том, смогут ли те когда-либо развиваться как естественные органы
здоровой народной жизни. Взирая на красноречивые останки этого грандиозного по
размаху градостроительства, невольно задаешься вопросом, была ли функция этих
городов как культурных центров сколько-нибудь соразмерна с их помпезной
претензией? Судя по общему содержанию продуктов позднеримской цивилизации, в
этих городах, как бы высоки ни были достоинства их устройства и архитектуры,
имелось не так уж много от всего лучшего, что было в античной культуре. Храмы
для отправления религиозного культа, который в традиционных формах пришел в
упадок и наполнен был суевериями; залы и базилики для государственной службы и
судопроизводства, кои при совершенно расшатанной политико-экономической
структуре общества мало-помалу вырождались и глохли в тисках вымогательства и
чиновной рутины; цирки и театры для кровавых, варварских игр и развратных
зрелищ; бани скорее для расслабляющего, нежели закаливающего ухода за телом --
все это вместе едва ли можно считать подлинной и прочной культурой. Большая
часть всего этого делалась напоказ, ради развлечения и тщеславного великолепия.
Это был остов, пустой внутри, остов грандиозной Римской империи. Благоденствие
щедрых дарителей, чьи хвастливые инскрипции порождают ощущение кажущегося
величия, покоилось на чрезвычайно шатком фундаменте. Оно должно было рухнуть от
первого же удара. Снабжение продуктами питания обеспечивалось недостаточно.
Государство само выжимало из организма соки здорового благо-
170 ГлаваХI
состояния.
На всей этой цивилизации лежит фальшивый внешний глянец. И религия, и искусство,
и литература должны были снова и снова использоваться для того, чтобы с
преувеличенной настойчивостью уверять, что с Римом и его отпрысками все в
порядке, что его изобилие обеспечено, а победоносная мощь не вызывает сомнений.
Об этой и подобных идеях говорят горделивые здания, колонны, воздвигнутые в
честь побед, триумфальные арки, алтари с их рельефами, стенная роспись в
жилищах. Священные и мирские изображения в римском искусстве сливаются воедино.
С несколько игривою грацией и вне всякого сколько-нибудь строгого стиля
доморощенные фигурки богов располагаются в окружении умиротворяющих аллегорий с
прозаическими и повседневными атрибутами роскоши и изобилия, которые раздают
маленькие прелестные гении.