Ибо фактически дело зашло столь далеко, что система
международного права не обладает больше всеобщим признанием как основа культуры;
по крайней мере, относятся к ней с подозрением. Как только члены сообщества
государств на практике отвергают обязательность международного права или хотя бы
в теории выдвигают на первый план в качестве единственной нормы отношений между
государствами интересы и власть своей группы, будь то народ, партия, класс,
церковь или государство, то с последним чисто формальным остатком игрового
поведения исчезают также всякие притязания на культуру, и общество скатывается
до уровня, еще более низкого, чем архаическая культура. Так безраздельное
насилие снова вступает в свои "права".
Отсюда явственно следует важный вывод, что без поддержания определенного
игрового поведения культура вообще невозможна. Но и в обществе, совершенно
одичалом из-за отказа от каких бы то ни было правовых норм, агональный инстинкт
вовсе не исчезает, ибо он коренится в самой природе человека. Врожденное
стремление быть первым и тогда сталкивает отдельные группы друг с другом и в
безумном само-
105 Homo ludens
возвышении может их привести к неслыханным крайностям ослепления и
безрассудства. Хватаются ли они за устаревшее учение об экономических отношениях
как движущей силе истории, провозглашают ли совершенно новое видение мира, чтобы
дать имя и форму этой тяге торжествовать над соперниками, в основе всегда речь
идет о желании победить, пусть даже известно, что в этом "победить" и речи уже
не может быть о "победе".
Состязаться для того, чтобы показать свое первенство, без сомнения, является для
культуры в период ее становления формирующим и облагораживающим фактором. На
стадиях еще наивного детского сознания и живых понятий сословной чести такое
состязание порождало горделивую личную доблесть, неотъемлемую черту юной
культуры. И не только это: в неизменных, всегда освященных культом боевых играх
вырастают сами культурные формы, развивается структура общественной жизни. Жизнь
благородных сословий приняла форму возвышенной игры чести и доблести. Но именно
потому, что эта благородная игра в самой жестокой войне может осуществиться лишь
в самой незначительной .степени, ее следует пережить как эстетическую социальную
фикцию. Кровавое насилие лишь в малой части позволяет себя изгнать в благородные
культурные формы. Так что духовные силы общества все снова и снова ищут выхода в
прекрасных образных воплощениях героической жизни, свершающейся в благородном
соперничестве в идеальной сфере чести, добродетели и красоты. Идея благородного
единоборства остается, таким образом, одним из сильнейших импульсов культуры.
Если она разворачивается в систему боевой атлетики, торжественной коллективной
игры, поэтического возвышения жизненных отношений, как в рыцарстве западного
Средневековья или в японском бу-сидо, то эта образность сама будет существенно
воздействовать на культурную и личную позицию и деятельность, закаляя мужество и
повышая чувство долга. Приведенная в систему благородная битва как жизненный
идеал и форма жизненного уклада преимущественно связана с такой общественной
структурой, в которой многочисленная военная знать среднего достатка находится в
зависимости от княжеской власти, наделенной священным авторитетом, при том что
верность своему господину является центральным мотивом существования. Только в
таком обществе, в котором свободному человеку не нужно трудиться, может
процветать рыцарство с его неизбежной потребностью помериться силами, с его
турнирами. Здесь относятся всерьез к игре провозглашения фантастических обетов о
свершении неслыханных героических подвигов, здесь уходят в вопросы гербов и
флагов, здесь объединяются в ордена и оспаривают друг перед другом ранг или
первенство. Только феодальная аристократия имеет для этого время и испытывает к
этому расположение. Этот обширный агональный комплекс идей, обычаев и уставов в
наиболее чистом виде очерчивается на средневековом Западе, в мусульманских
странах и в Японии. Возможно, еще явственнее, чем
106 Глава V
христианском рыцарстве, проявляется фундаментальный характер всего этого в
стране Восходящего Солнца. Самурай придерживался воззре-ния, что то, что
серьезно для обыкновенного человека, для доблестно го лишь игра. Благородное
самообладание перед смертельной опасностью -- для него это все. Словесная
перепалка, о чем шла уже речь выше может возвышаться до благородного рыцарского
обычая, в котором противники выказывают свое владение героической формой. К
этому феодальному героизму относится также презрение человека благородного
происхождения к материальной стороне жизни. Японец знатного пода демонстрировал
хорошее воспитание тем, что не знал достоинства монет. Японский князь Кэнсин,
воевавший с другим князем по имени Сингэн, жившим в горах, узнал, что третий
князь, открыто не воевавший с Сингэном, отрезал путь, по которому доставляли
соль.