..
Попутно заметим, что феномен пуэроцентризма проявляется и в образовательном
буме, свойственном Новому времени вообще и нашему нынешнему новому времени в
частности. В имманентно насильственной деятельности обучения находит выход
сублимированный страх общества перед непредсказуемым молодым поколением и,
видимо, пустое стремление предотвратить неминуемую агрессию -- естественную,
увы, реакцию на какие бы то ни было перемены. (Поистине спасительным кажется
здесь повальное увлечение телевизионными играми. Don't worry, be happy! -- в
игре, мучительно преобразующей всю нашу жизнь. И конечно же, никаких денег не
жалко на все более грандиозные Олимпиады.)
Диалектика нашего поведения и мышления побуждает нас, таким образом, в "корне
всех зол" усматривать и ключ к избавлению. Специфически присущие юному возрасту
преимущественно игровые формы поведения стимулируют соответствующий
универсальный подход к поведению человека вообще. В свете всеохватывающего
принципа игры пуэрилизуется вся наша деятельность, вся наша культура. И если
поведение подростков нередко выглядит со стороны довольно нелепо, то чего уж там
говорить о поведении пуэрилизованных взрослых? К сожалению, социальным играм
нашего времени еще далеко до шахмат, хотя и последние не всегда были
гарантированы от эксцессов: Хейзинга вспоминает о "нередких в XV в. ссорах юных
принцев за игрой в шахматы, где, по словам Ла Марша, "и наиразумнейший
утрачивает терпение"".
Монументальному исследованию Homo ludens сопутствуют в этом томе статьи,
которые, помимо их самостоятельной ценности, важны для понимания человеческих и
научных масштабов личности автора. Наряду с затрагиваемой в них чисто научной
проблематикой, мы находим там теоретическое и нравственное обоснование подхода
Йохана Хейзинги к истории и культуре. История сама по себе ничему не учит:
"знание истории всегда носит чисто потенциальный характер". При этом "всякая
культура, со своей стороны, в качестве предпосылки для существования нуждается в
определенной степени погруженности в прошлое". Нужно ли говорить, что в наше
время почти повсеместного драматического ощущения утраты культурного и
исторического контекста и -- как результат -- стремления компенсировать этот
вакуум новациями концептуализма самого разного толка, стоическая, и, в сущности,
оптимистическая, позиция Хейзинги, раскрывающаяся в таких работах, как Задачи
истории культуры и Об исторических жизненных идеалах, полна для нас самого
высокого смысла. Приведем только одно место из Задач истории культуры.
"Антропоморфизм -- величайший враг научного мышления в гуманитарных науках. Это
заклятый враг, и мышление приносит его с собою
15
Предуведомленье
из самой жизни. Всякий человеческий язык изъясняется антропоморфически,
выражается образами, взятыми из человеческой деятельности, и окрашивает все
абстрактное уподоблением чувственному. Но задача гуманитарной науки именно в том
и состоит, чтобы, осознавая образный характер своего языка, заботиться о том,
чтобы в метафору не вкралась химера".
Эти слова могут показаться направленными против игры, одной из форм которой в
данном случае выступает антропоморфизм как один из видов мимесиса, переодевания,
маскарада. Но вопрос стоит глубже. Речь идет о верности правилам игры, высокой
игры, которой посвящает себя всякий настоящий ученый.
В двух других культурно-исторических работах: Политическое и военное значение
рыцарских идеалов в позднем Средневековье и Проблема Ренессанса -- Хейзинга
остается эстетически чутким и кропотливейшим ученым-эрудитом, гуманистом,
человеком и мастером большого стиля.
Как литературные произведения, Осень Средневековья и Homo ludens, на первый
взгляд, принадлежат к разным жанрам. Мозаичность Осени Средневековья делает ее
похожей на puzzle, загадочную картинку, вдохновенно составленную из множества
цветастых фрагментов. В дальнейшем прием "детской игры" вырастает в глубоко
осознанную целостную композицию. И Homo ludens, и публикуемые статьи
демонстрируют -- при всем внешнем отличии от Осени Средневековья -- явную
стилистическую преемственность. Всем этим работам присущи классическая ясность
стиля, музыкальный ритм в построении фраз, речевых периодов, всех элементов
текста. Богатство и многоплановость лексики всецело подчиняются абсолютному
слуху автора. Хейзинга относится к числу тех мастеров, для которых какие бы то
ни было погрешности вкуса совершенно немыслимы. Язык его сдержан и четок, но при
этом эмоционально ярок и выразителен. Внешне строго научное изложение то и дело
вызывает разнообразные реминисценции, нередко приобретает тонкие оттенки иронии.
Несколько слов о принципах, которых в безудержной гордыне и почтительном усердии
тщился придерживаться переводчик. Разделяя авторскую игровую позицию, переводчик
пытался соблюсти должное расстояние между высокопочитаемым автором -- и далеким
и иноязычным его отражением, самозванным его alter ego.