Мысль о том, что скоро придется возвращаться в миссию, наполнила меня
тревогой. Несколько раз со времени моей болезни я пыталась представить себе
возвращение в Каракас и Лос-Анжелес. Каково мне будет встретиться с родней и
друзьями? В такие моменты я точно знала, что никогда не уйду отсюда по
собственной воле.
-- Когда Милагрос отведет меня в миссию? -- спросила я.
-- Не думаю, чтобы Арасуве стал дожидаться Милагроса. Вождь не может
больше откладывать свой уход, -- сказала Хайяма. -- Тебя отведет Ирамамове.
-- Ирамамове! -- воскликнула я, не веря своим ушам. -- А почему не
Этева? Хайяма принялась терпеливо объяснять мне, что Ирамамове несколько раз
бывал в окрестностях миссии и знает дорогу лучше всякого другого Итикотери.
Существовала также вероятность того, что Этеву выследят охотники Мокототери,
и тогда его убьют, а меня похитят. -- С другой стороны, -- заверила меня
Хайяма, -- Ирамамове может сделаться в лесу невидимым.
-- Но я-то не могу! -- возразила я.
-- Тебя будут оберегать хекуры Ирамамове, -- убежденно заявила Хайяма.
Затем старуха тяжело поднялась, немного постояла, уперевшись руками в бедра,
взяла меня за руку и неторопливо повела к себе в хижину. -- Ирамамове уже
охранял тебя прежде, -- напомнила она, усаживаясь в свой гамак.
-- Да, -- согласилась я. -- Но я не могу отправиться в миссию без
Милагроса. Мне нужны сардины и сухари.
-- От этого добра тебя только стошнит, -- пренебрежительно сказала она
и пообещала, что по дороге мне голодать не придется, поскольку стрелы
Ирамамове добудут уйму дичи. К тому же она даст мне с собой полную корзину
бананов.
-- У меня не хватит сил тащить такой тяжелый груз, -- возразила я,
зная, что Ирамамове не понесет ничего, кроме лука и стрел.
Хайяма какое-то время разглядывала меня с мягкой улыбкой, потом
растянулась в гамаке, зевнула во весь рот и вскоре заснула.
Я вышла на поляну. Ватага ребятишек -- в основном девочек -- играла со
щенком. Каждая пыталась заставить щенка сосать из своих плоских сосков.
За исключением немногих стариков, лежащих в своих гамаках, да
нескольких женщин у очагов, в хижинах никого не было. Переходя от жилища к
жилищу, я думала, знают ли они, что мне приходит пора уходить. Какой-то
старик угостил меня своей табачной жвачкой. Я с улыбкой отказалась. "Как
можно отказываться от такого угощения?" -- казалось, говорили его глаза,
пока он запихивал жвачку на свое место между нижней губой и десной.
Ближе к вечеру я зашла в хижину Ирамамове. Его старшая жена, только что
вернувшись с реки, подвешивала к стропилам наполненные водой калабаши. Мы
подружились с той поры, как ее сын Шорове был посвящен в шапори, и много
предвечерних часов провели в разговорах о нем. Время от времени Шорове
возвращался в шабоно лечить людей от простуды, лихорадки и поноса. Он пел
заклинания к хекурам с не меньшим рвением и силой, чем более опытные шаманы.
Однако, по мнению Пуривариве, пройдет еще немало времени, прежде чем Шорове
сможет направлять своих духов чинить вред в селении врага. Только тогда он
будет считаться вполне оперившимся колдуном.
Жена Ирамамове налила в небольшой калабаш немного воды и добавила меду.
Я не сводила жадных глаз с вязкой массы, начиненной пчелами на разных
стадиях развития. Тщательно размешав все пальцем, она подала мне сосуд, и
причмокивая при каждом глотке, я выпила все до дна и вылизала донышко. -- До
чего же вкусно! воскликнула я. -- Наверняка это мед пчел амоши. Это была
нежалящая разновидность, которая очень ценилась за темный душистый мед.
Согласно улыбнувшись, жена Ирамамове дала мне знак сесть рядом с ней в
гамак и стала искать у меня на спине укусы москитов и блох. Обнаружив два
свежих укуса, она высосала из них яд. Свет, проникавший в хижину, потускнел.
Казалось, бесконечно много времени прошло после утреннего разговора с
Хайямой. И я сонно закрыла глаза.
Мне приснилось, что я с детьми на реке. Тысячи бабочек слетали с
деревьев, кружа в воздухе, словно осенние листья. Они садились на наши
волосы, лица, тела, покрывая нас зыбким золотым светом сумерек. Я горестно
смотрела на прощальные взмахи их крылышек, словно чьих-то нежных ручек. --
Не надо грустить, -- говорили дети. А я заглядывала в каждое лицо и целовала
смех на их губах.

Глава 24

Вместо привычного бамбукового ножа Ритими подстригла мне волосы острой
травинкой. Сосредоточенно хмурясь, она старательно подровняла концы волос по
всей окружности головы.
-- Не трогай тонзуру, -- сказала я, прикрыв макушку обеими руками. --
Там больно.
-- Не будь такой трусихой, -- рассмеялась Ритими. -- Не хочешь же ты
появиться в миссии, как дикарка.