Еще со времен ее деда и прадеда, а то и раньше,
два эти шабоно устраивают набеги друг на друга. Ритими притянула мою голову
к себе и прошептала на ухо: -- Этева давно уже мечтает отомстить этим
Мокототери.
-- Этева! Но он же был так рад пойти к ним на праздник, -- изумилась я.
-- Мне казалось, он хорошо к ним относится. Арасуве, я знаю, считает их
вероломной публикой, и даже Ирамамове. Но Этева! Он ведь с таким
удовольствие пел и плясал у них на празднике.
-- Я тебе уже говорила, что на праздники ходят не только петь и
плясать, но и выведать чужие планы, -- прошептала Ритими и с серьезным видом
добавила: -- Этева хочет, чтобы его враг думал, будто он не собирается
мстить за отца.
-- Мокототери убили его отца? Ритими прикрыла мне ладонью рот. -- Давай
не будем об этом говорить. Вспоминать человека, убитого во время набега, --
это не к добру.
-- А что, разве готовится набег? -- успела я спросить, прежде чем
Ритими заткнула мне рот печеным бананом.
Она только улыбнулась и ничего не ответила. При одной мысли о набеге
мне стало не по себе, и я чуть не подавилась этим бананом. До сей поры
набеги представлялись мне чем-то ушедшим в далекое прошлое. Несколько раз я
расспрашивала о них Милагроса, но тот отделывался туманными фразами. И
только теперь я подумала, что в голосе Милагроса звучал оттенок сожаления,
когда он говорил, что миссионерам удалось положить конец междеревенским
распрям.
-- Что, готовится набег? -- спросила я вошедшего в хижину Этеву.
Он посмотрел на меня, сурово нахмурив брови. -- Нечего женщинам
задавать такие вопросы.

Глава 20

Уже начинало темнеть, когда в шабоно явился Пуривариве. Я не видела его
со времени своей болезни, с той самой ночи, когда он стоял посреди поляны с
руками, с мольбой распахнутыми во тьму. От Милагроса я узнала что шесть дней
и ночей подряд старый шапори принимал эпену. Старик чуть не сломался под
бременем духов, которых призвал в свою грудь, но продолжал упорно молить их
о моем исцелении от приступа тропической лихорадки.
Ритими особо отметила, что главная трудность с моим исцелением
заключалась в том, что хекуры не любят, когда их призывают в сезон дождей.
-- Тебя спасла только хекура колибри, -- объясняла она. -- Дух колибри, хоть
и маленький, но могущественный. Искусный шапори призывает его как крайнее
средство.
Я без всякого энтузиазма выслушала заверения обнимавшей меня за шею
Ритими насчет того, что случись мне умереть, моя душа не отправилась бы
скитаться по лесу, а мирно вознеслась бы в Дом Грома, ибо тело мое было бы
сожжено, а истолченные в порошок кости съела бы она и вся ее родня.
Я вышла на поляну к Пуривариве и, присев рядом с ним, сказала: -- Я уже
выздоровела.
Он поднял на меня мутные, почти сонные глаза и погладил по голове. Его
темная маленькая ладонь двигалась проворно и легко, хотя казалась тяжелой и
неповоротливой. Едва заметная тень нежности смягчила его черты, но он не
произнес ни слова. Интересно, подумала я, знает ли он, что во время болезни
я почувствовала, как клюв колибри рассекает мне грудь. Об этом я не
рассказывала никому.
Вокруг Пуривариве собралась группа мужчин с лицами и телами,
раскрашенными черной краской. Они вдули друг другу в нос эпену и стали
слушать его заклинания, которыми он молил хекур покинуть свои убежища в
горах. В слабом свете очагов черные мужские фигуры все больше походили на
тени. Они тихо вторили песнопениям шамана. Во все убыстряющемся темпе
невнятной скороговорки постепенно нарастала мощь и угроза, и я
почувствовала, как по спине у меня пробежал холодок.
Вернувшись в хижину, я спросила Ритими, что это за обряд исполняют
мужчины.
-- Они направляют хекур в деревню Мокототери убивать врагов.
-- И враги действительно умрут? Подтянув коленки, она вперила
задумчивый взгляд в кромешную черноту безлунного и беззвездного неба над
пальмовой крышей и тихо сказала: -- Умрут.
В полной уверенности, что настоящего набега так и не будет, я засыпала
и просыпалась под пение заклинаний. Я не столько слышала, сколько зримо
представляла себе звуковые образы, которые взлетали и падали, уносясь с
дымом очагов.
Прошло несколько часов. Я поднялась и села у хижины. Почти все мужчины
разошлись по своим гамакам. На поляне осталось лишь десять человек, в том
числе Этева. Закрыв глаза, они вторили песне Пуривариве. В пропитанном
сыростью воздухе слова доносились четко и внятно: Следуй за мной, следуй за
моим видением.
Следуй за мной над вершинами деревьев.
Взгляни на птиц и мотыльков; таких красок ты никогда не увидишь на
земле.