Еще дважды они собирались в тесный кружок и орали во всю мочь.
Затем, вместо того чтобы направиться в лес, как я ожидала и боялась, мужчины
подошли к хижинам, стоящим у самого входа в шабоно. Там они легли в гамаки и
вызвали у себя рвоту.
-- Зачем они это делают? -- спросила я у Ритими.
-- Когда они пели, они пожирали своих врагов, -- пояснила она. -- А
теперь им надо избавиться от гнилого мяса.
Я вздохнула с облегчением, хотя и была неожиданно для себя разочарована
тем, что набег состоялся лишь символически. Незадолго до рассвета меня
разбудили плач и стенания женщин, и я стала тереть глаза, чтобы
удостовериться, что не сплю. Время словно остановилось, потому что мужчины
стояли на поляне в той же самой стройной шеренге, что и глубокой ночью. Их
крики утратили прежнюю свирепость, как будто женский плач смягчил их гнев.
Забросив банановые гроздья, сложенные у входа в шабоно, себе на плечи,
они с театральной торжественностью зашагали по тропе в сторону реки.
Мы со старым Камосиве в отдалении последовали за мужчинами. Я подумала
было, что начинается дождь, но это была лишь роса, капающая с листка на
листок. На мгновение мужчины замерли, и их тени четко обозначились на
светлом прибрежном песке. Полумесяц уже прошел свой небесный путь и слабо
мерцал в туманном воздухе. Мужчины скрылись с глаз, и песок словно всосал их
тени. Я услышала только удаляющийся в глубину леса шорох листьев и треск
веток. Туман сомкнулся вокруг нас непроницаемой стеной, будто ничего и не
произошло, будто все увиденное было всего лишь сном.
Присев возле меня на камень, старый Камосиве чуть тронул мою руку. -- Я
уже не слышу эха их шагов, -- сказал он и медленно побрел в воду. Дрожа от
холода, я пошла за ним. Я чувствовала, как мелкая рыбешка, прятавшаяся в
корнях под водой, тычется мне в ноги, но в темной воде ничего не было видно.
Пока я досуха вытирала Камосиве листьями, он тихо посмеивался. --
Смотри, какой сикомасик, -- радостно заметил он, указывая на белые грибы,
растущие на гнилом стволе дерева.
Я собрала их для него и завернула в листья. Поджаренные на костре, они
считались большим деликатесом, особенно среди стариков.
Камосиве протянул мне кончик своего сломанного лука, и я вытащила его
на скользкую тропу, ведущую к шабоно. Туман не поднимался весь день, словно
солнце побоялось оказаться свидетелем перехода мужчин через лес.

Глава 21

Маленькая Тешома села рядом со мной на поваленное дерево в зарослях
бамбуковой травы. -- Ты не будешь ловить лягушек? -- спросила я.
Она подняла на меня жалобный взгляд. Ее глаза, обычно такие блестящие,
потускнели и медленно налились слезами.
-- Что ты так загрустила? -- спросила я, беря ее на руки. Плачущих
детей всегда старались как можно быстрее утешить, опасаясь, что их душа
может вылететь через рот.
Взяв ее на закорки, я отправилась в шабоно. -- Ты такая тяжелая, как
целая корзина спелых бананов, -- попыталась я рассмешить ее.
Но девочка даже не улыбнулась. Ее личико прижималось к моей шее, а
слезы горохом катились у меня по груди.
Я бережно уложила ее в гамак, но она крепко вцепилась в меня, заставив
лечь рядом. Вскоре она уснула, но очень беспокойным сном. Время от времени
она вздрагивала всем телом, словно в лапах какого-то жуткого кошмара.
С подвязанным к спине младенцем Тутеми в хижину вошла Ритими. Взглянув
на спящую рядом со мной девочку, она залилась слезами. -- Я уверена, что
какой-нибудь злой шапори этих Мокототери выманил ее душу прочь. -- Ритими
заходилась в таких душераздирающих рыданиях, что я оставила Тешому и подсела
к ней. Я не знала толком, что ей сказать. Я не сомневалась, что Ритими
плачет не только из-за маленькой дочери, но и из-за Этевы, который вот
уже неделя, как ушел с отрядом воинов в набег. После ухода мужа она стала
сама не своя: перестала работать на огородах, ни с кем из женщин не ходила в
лес за ягодами и дровами. Бесцельно и подавленно она целыми днями бродила по
шабоно. Большую часть времени она лежала в гамаке, играя с ребенком Тутеми.
Как бы я ни старалась ее подбодрить, мне не удавалось стереть жалкое
выражение с ее лица. Скорбная улыбка, которой Ритими отвечала на все мои
усилия, придавала ей еще более унылый вид.
Обняв за шею, я расцеловала ее в обе щеки и стала уверять, что у Тешомы
самая обыкновенная простуда. Но утешить Ритими было невозможно. Рыдания не
принесли ей ни облегчения, ни усталости, а лишь углубили ее отчаяние.
-- Вдруг что-нибудь случилось с Этевой, -- говорила она. -- Вдруг
какой-нибудь Мокототери убил его.
-- Ничего с твоим Этевой не случилось, -- заявила я. -- Костями
чувствую.