-- Не
так уж много на свете белых, у которых есть шанс сюда попасть.
Хайяма пожала плечами. -- Ты помнишь историю об Имаваами,
женщине-шапори? -- спросила она.
-- Это же миф! -- и опасаясь, что старуха попытается провести какую-то
параллель между Имаваами и мной, я поспешно добавила: -- Это ведь как
история о птичке, которая похитила огонь из пасти аллигатора.
-- Может быть, -- мечтательно заметила Хайяма. -- Я в последнее время
много думала над тем, что рассказывали мне отец, дед и прадед о белых людях,
которых они видели путешествующими по большим рекам. Должно быть, белые
путешествовали по лесам задолго до времен моего прадеда.
Возможно, Имаваами была одной из них. -- Хайяма склонила ко мне
серьезное лицо и продолжала шепотом: -- Должно быть, какой-нибудь шапори
похитил ее, полагая, что белая женщина -- это прекрасный дух. Но она
оказалась могущественнее самого шапори. Она похитила его хекуры и сама стала
колдуньей. -- И Хайяма посмотрела на меня с вызовом, словно ожидая
возражений.
Рассуждения старухи меня не удивили. Для Итикотери было обычным делом
подстраивать свою мифологию к современности либо вводить в нее факты
реальной жизни. -- А индейские женщины становятся когда-нибудь шапори? --
спросила я.
-- Да, -- не задумываясь ответила Хайяма. -- Странные существа эти
женщины-шапори. Подобно мужчинам, они охотятся с луком и стрелами. Свои тела
они украшают точками и пятнами, как у ягуара. Они вдыхают эпену и песнями
заманивают хекур к себе в грудь. Женщины-шапори имеют мужей, которые им
служат. Но стоит им родить ребенка, как они снова становятся обыкновенными
женщинами.
-- Анхелика была такой шапори, правда? -- Я не сразу поняла, что
произнесла эту мысль вслух. Она просто явилась мне с очевидностью
откровения. Я припомнила, как Анхелика вызволила меня из кошмарного сна в
миссии, как меня успокоила ее невразумительная песня.
Она походила не на мелодичные песни женщин Итикотери, а на монотонные
заклинания шаманов. Как и они, Анхелика, казалось, имела два голоса: один --
исходящий откуда-то из самых глубин ее существа, и другой -- из гортани. Я
вспомнила и те дни, когда шла через лес вместе с Милагросом и Анхеликой, и
то, как очаровали меня слова Анхелики о таящихся в сумраке лесных духах, и о
том, что с ними всегда надо лишь плясать, не позволяя им пасть на себя
тяжким бременем. Передо мной встал живой образ Анхелики, как она плясала в
то утро, -- с поднятыми над головой руками, семеня мелкими подпрыгивающими
шажками, как пляшут мужчины Итикотери, одурманенные эпеной. До сих пор мне
не казалось странным, что Анхелика, в отличие от прочих индейских женщин в
миссии, сочла для меня вполне естественным делом приехать в джунгли на
охоту.
Из раздумий меня вывели слова Хайямы: -- Моя сестра говорила тебе, что
она шапори? -- Глаза Хайямы наполнились глубокой печалью, в уголках блеснули
слезы, но они так и не покатились по щекам, а затерялись в сеточке мелких
морщин.
-- Никогда не говорила, -- пробормотала я и улеглась в гамак. Свесив
ногу, я тоже стала раскачиваться вперед и назад, приноравливая свой ритм к
ритму Хайямы, чтобы узлы гамаков поскрипывали в унисон.
-- Моя сестра была шапори, -- сказала Хайяма после долгого молчания. --
Я не знаю, что с ней было после ухода из шабоно. Пока она была с нами, она
была почитаемым всеми шапори, но родив Милагроса, она утратила всякую силу.
-- Хайяма резко села. -- Его отец был белый.
Я прикрыла глаза, боясь, что они выдадут мое любопытство, и затаила
дыхание, чтобы ни малейший звук не прервал воспоминаний старухи. Нечего было
и думать о том, чтобы узнать, из каких краев был отец Милагроса.
Независимо от национальности, любой не-индеец именовался нам.
-- Отец Милагроса был белый, -- повторила Хайяма. -- Давным-давно,
когда мы жили ближе к большой реке, в нашей деревне поселился один напе.
Анхелика надеялась, что сможет заполучить его силу. А вместо этого
забеременела.
-- Почему же она не избавилась от ребенка? Морщинистое лицо Хайямы
расплылось в широкой улыбке. -- возможно, Анхелика была слишком уверена в
себе, -- пробормотала старуха. -- А может, надеялась, что, родив ребенка от
белого, она все равно останется шапори.
Рот Хайямы широко раскрылся в хохоте, обнажив желтоватые зубы. -- В
Милагросе нет ничего от белого, -- лукаво заметила она. -- Несмотря даже на
то, что Анхелика забрала его с собой. Несмотря на все то, чему он научился у
белых, Милагрос навсегда останется Итикотери. -- Глаза Хайямы светились
твердо и непреклонно, а лицо выдавало смутное затаенное торжество.