Сняв корзину с моими пожитками с небольшого
возвышения в глубине хижины, она поставила ее на землю. Один за другим она
доставала оттуда различные предметы и, подняв высоко над головой, ожидала,
пока я их назову. Тогда вслед за мной она повторяла название по-испански,
затем по-английски, а ей начинал вторить вечерний хор жен вождя и нескольких
других женщин, каждый вечер собиравшихся в нашей хижине.
Я удобно устроилась в гамаке, а пальцы Тутеми принялись прядь за прядью
перебирать мои волосы в поисках воображаемых вшей; я-то не сомневалась, что
у меня их нет -- пока нет. На вид Тутеми была пятью-шестью годами младше
Ритими, которой, по-моему, было около двадцати. Она была выше ростом и
крупнее, а живот ее округляла первая беременность. Она была робка и
застенчива. Я часто замечала в ее глазах какое-то печальное, отсутствующее
выражение, и временами она разговаривала сама с собой, словно размышляя
вслух.
-- Вши, вши! -- закричала Тутеми, прервав англоиспанскую декламацию
женщин.
-- Дай-ка мне посмотреть, -- сказала я, в полной уверенности, что она
шутит. -- Разве вши белые? -- спросила я, разглядывая крошечных белых жучков
на ее пальце. Я всегда считала, что они темные.
-- Белая Девушка -- белые вши! -- с лукавым видом сказала Тутеми. С
явным удовольствием она хрустнула ими на зубах и проглотила. -- Вши всегда
белые.

Глава 7

Наступил день праздника. С самого полудня надо мной хлопотали Ритими и
Тутеми, взявшие на себя заботу меня украсить. Заостренным кусочком бамбука
Тутеми остригла мне волосы на общепринятый манер, а острой, как лезвие ножа,
травинкой выбрила макушку. Волосы с моих ног она удалила с помощью
абразивной пасты, приготовленной из золы, растительной смолы и ила.
Ритими разрисовала мне лицо волнистыми линиями, а все тело расписала
затейливыми геометрическими узорами с помощью разжеванной веточки. Мои ноги,
красные и опухшие после удаления волос, остались нераскрашенными. К моим
сережкам-колечкам, которые мне удалось отстоять, она прикрепила по розовому
цветку вместе с пучками белых перьев. К предплечьям, кистям рук и коленкам
она привязала красные шнурки из хлопковой пряжи.
-- О нет. Только не это, -- воскликнула я, отскакивая подальше от
Ритими.
-- Да это совсем не больно, -- заверила она меня, а потом негодующе
спросила: -- Ты что, хочешь выглядеть, как старуха? Это же не больно, --
настаивала Ритими, ходя за мной по пятам.
-- Оставь ее в покое, -- сказал Этева, доставая с возвышения лубяной
короб. Оглядев меня, он расхохотался. Его крупные белые зубы и прищуренные
глаза, казалось, насмехались над моим смущением. -- Не так уж много у нее
волос на лобке.
Я с облегчением повязала вокруг бедер красный хлопковый пояс, который
дала мне Ритими, и рассмеялась вместе с ним. Убедившись, что широкий плоский
пояс повязан так, что его бахрома полностью скрывает неуместную
растительность, я сказала Ритими: -- Вот видишь, ничего не видно.
Ритими оставила это без внимания и, равнодушно пожав плечами,
продолжала обследовать собственный лобок в поисках хотя бы одного волоска.
Загорелое лицо и тело Этевы украшали круги и завитушки. Поверх
лобкового шнурка он повязал толстый круглый пояс из красной хлопковой пряжи,
на предплечьях -- узкие полоски обезьяньего меха, к которым Ритими
прикрепила загодя отобранные Этевой из короба белые и черные перья.
Запустив пальцы в липкую смолистую пасту, приготовленную сегодня утром
женами Арасуве, Ритими вытерла их о волосы Этевы. Тутеми сразу же взяла из
другого короба целый пучок белых пушистых перьев и прилепила их к его
голове, так что он словно оказался в белой меховой шапке.
-- Когда начнется праздник? -- спросила я, глядя, как несколько мужчин
оттаскивают прочь с уже расчищенной от растительности поляны огромные кучи
банановой кожуры.
-- Когда будет готов банановый суп и все мясо, -- ответил Этева,
расхаживая по хижине, чтобы мы вдоволь им налюбовались. Его губы кривились в
улыбке, а насмешливые глаза все еще были прищурены. Он взглянул на меня и
вынул изо рта табачную жвачку. Положив ее на обломок калабаша, он мощной
высокой дугой сплюнул поверх своего гамака. С уверенным видом человека,
чрезвычайно довольного своей внешностью, он еще раз повернулся перед нами и
вышел из хижины.
Мокрую от его слюны жвачку подобрала малышка Тешома.
Запихнув ее в рот, она принялась сосать с таким же наслаждением, с
каким я бы сейчас вгрызлась в шоколадку. Ее мордашка, обезображенная
торчащей изо рта жвачкой, выглядела уморительно. Улыбаясь, она забралась в
мой гамак и вскоре заснула.