В конечном счете он
оказался нашим очередным блюдом.
Обезьяны с рыжеватым мехом следовали за нами по макушкам деревьев,
исчезая лишь тогда, когда на нашем пути встречались реки с водоскатами и
тихими протоками, в которых отражалось небо. Глубоко в зарослях, на обросших
мхом поваленных деревьях, росли красные и желтые грибы, настолько хрупкие и
нежные, что рассыпались в цветную пыль при малейшем прикосновении.
Я было пыталась сориентироваться по встречавшимся нам крупным рекам,
надеясь, что они будут соответствовать тем, которые я помнила из учебников
географии. Но всякий раз, когда я спрашивала их названия, они не совпадали с
теми, какие я знала, поскольку Милагрос называл их индейские имена.
По ночам при слабом свете костра, когда земля, казалось, источала белый
туман, и я чувствовала на лице влагу ночной росы, Милагрос начинал низким
гнусавым голосом рассказывать мифы своего народа.
Анхелика широко раскрывала глаза, словно стараясь не столько
внимательно слушать, сколько не уснуть, и обычно минут десять сидела прямо,
а потом крепко засыпала. А Милагрос рассказывал до глубокой ночи, оживляя в
памяти времена, когда в лесу обитали некие существа -- отчасти духи, отчасти
животные, отчасти люди -- существа, насылавшие мор и наводнения, наполнявшие
лес дичью и плодами и учившие людей охоте и земледелию.
Любимым мифом Милагроса была история об аллигаторе Ивраме, который до
того, как стать речным животным, ходил и разговаривал, как человек. Ивраме
был хранителем огня и прятал его у себя в пасти, не желая делиться с
другими. Тогда лесные обитатели решили устроить аллигатору роскошный пир,
ибо знали, что только заставив его расхохотаться, они смогут похитить огонь.
Они рассказывали ему одну шутку за другой, пока, наконец, Ивраме не выдержал
и не разразился громким хохотом.
Тогда в его раскрытую пасть влетела маленькая птичка, схватила огонь и
улетела высоко на священное дерево.
Оставляя нетронутым основное содержание мифов, которые он выбирал для
рассказа, Милагрос видоизменял их и приукрашивал по своему вкусу. Он
вставлял в них подробности, не приходившие ему прежде в голову, добавлял
собственные суждения, возникавшие по ходу повествования.
-- Сны, сны, -- каждую ночь говорил Милагрос, заканчивая свои истории.
-- Кто видит сны, тот долго живет.
Наяву ли это было, во сне ли? Спала я или бодрствовала, когда услышала,
как зашевелилась Анхелика? Невнятно что-то пробормотав, она села. Еще не
очнувшись от сна, она отвела прилипшую к лицу прядь волос, огляделась и
подошла к моему гамаку. Она смотрела на меня необычайно пристально; глаза ее
казались огромными на худом морщинистом лице.
Она открыла рот; из ее гортани полились странные звуки, а все тело
затряслось. Я протянула руку, но там не было ничего -- одна лишь неясная
тень, удаляющаяся в заросли. -- Старая женщина, куда ты уходишь? -- услышала
я собственный голос. Ответа не было -- лишь стук капель тумана, осевшего на
листьях. На мгновение я увидела ее еще раз -- такой, как в тот же день
видела ее купающейся в реке; а потом она растаяла в густом ночном тумане.
Не в силах остановить ее, я видела, как она исчезла в расщелине,
скрытой в земле. И сколько я ни искала, я не смогла найти даже ее платья.
Это всего лишь сон, уговаривала я себя и продолжала искать ее в потемках, в
окутанной туманом листве. Но от нее не осталось даже следа.
Я проснулась в сильной тревоге, с колотящимся сердцем. Солнце уже
высоко поднялось над верхушками деревьев. Никогда еще с начала нашего похода
я не спала так допоздна, и не потому, что я не хотела спать, -- просто
Милагрос требовал, чтобы мы поднимались с рассветом.
Анхелики не было; не было ни ее гамака, ни корзины. Под деревом стояли
лук и стрелы Милагроса. Странно, подумала я. До сих пор он никогда без них
не уходил. Должно быть, он ушел со старой женщиной собирать плоды или орехи,
которые нашел вчера, повторяла я про себя, пытаясь загасить растущую
тревогу.
Не зная, что делать, я подошла к краю воды. Никогда прежде они не
уходили вдвоем, оставив меня одну.
На другом берегу реки стояло дерево, бесконечно одинокое, его ветви
склонились над водой, удерживая на весу целую сеть ползучих растений, на
которой виднелись нежные красные цветы. Они походили на мотыльков,
попавшихся в гигантскую паутину.
Стайка попугаев шумно расселась на лианах, тянувшихся, казалось, прямо
из воды, безо всякой видимой опоры, потому что невозможно было разглядеть, к
какому дереву они прикреплены. Я начала подражать крикам попугаев, но они
явно не замечали моего присутствия.
Лишь когда я зашла в воду, они взлетели, раскинувшись по небу зеленой
дугой.