Белые тельца
выкладывались на листья пишаанси. Если Ритими случалось повредить личинку,
что происходило довольно часто, она тут же ее съедала, причмокивая губами от
удовольствия.
Несмотря на насмешливые уговоры помочь в обработке личинок, я не могла
заставить себя даже прикоснуться к этим извивающимся тварям, не говоря уже о
том, чтобы откусывать им головы. Одолжив у Матуве его мачете, я нарезала
банановых листьев, чтобы накрыть крыши истрепанных непогодой хижин.
Как только на костре поджарилась часть собранных личинок, Арасуве
позвал меня. -- Ешь, -- велел он, подвинув ко мне сверток. -- Тебе нужна
жирная еда. Последнее время ты мало ела, поэтому у тебя и был понос, --
добавил он тоном, не допускавшим возражений.
Я покорно улыбнулась и с решимостью, которой на самом деле у меня не
было, раскрыла тугой сверток. Сморщенные беловатые личинки плавали в жире,
от них шел запах подгоревшего бекона. Поглядывая на остальных, я сначала
облизала лист пишаанси, потом осторожно положила в рот личинку. Вкус ее
удивительно напоминал пережаренный жир новогоднего окорока.
А когда наступили сумерки и мы устроились на ночлег в наспех починенной
хижине, Арасуве вдруг торжественно объявил, что мы должны вернуться в
шабоно.
-- Ты хочешь идти ночью? -- недоверчиво переспросил Матуве. -- Мы же
еще хотели накопать утром кореньев.
-- Нельзя нам здесь оставаться, -- твердил свое Арасуве. -- Костями
чувствую, что в шабоно что-то должно случиться. Закрыв глаза, он покачал
головой взад-вперед, словно эти медленные ритмичные движения могли
подсказать ему, что делать дальше. -- К рассвету мы должны вернуться в
шабоно, -- решительно заявил он.
Ритими разложила по нашим корзинам около сорока фунтов личинок, добытых
мужчинами в гнилых пальмовых стволах, оставив на мою долю самую меньшую
часть.
Арасуве и оба его зятя взяли из костра полуобгоревшие головни, и мы
гуськом тронулись в путь. Чтобы импровизированные факелы не погасли, мужчины
то и дело с силой дули на них, разбрызгивая в сырой темноте целый дождь
искр. Временами сквозь листву проглядывала почти полная луна, высвечивая
тропу призрачным голубовато-зеленым сиянием. Высокие стволы, подобно столбам
дыма, растворялись в насыщенном влагой воздухе, словно стремясь вырваться из
объятий лиан и свисающих отовсюду растений-паразитов. И только верхушки
деревьев отлично просматривались на фоне бегущих облаков.
Арасуве часто останавливался, прислушиваясь к малейшему шороху,
настороженно вглядываясь в темноту. Он глубоко втягивал воздух, раздувая
ноздри, словно мог почувствовать еще что-нибудь помимо запаха сырости и
тления. Он оглянулся на нас, женщин, и в глазах его мелькнула тревога. И я
подумала, что в памяти его, должно быть, пронеслись сейчас воспоминания о
набегах, засадах и еще Бог весть каких опасностях. Я, однако, не слишком
долго задумывалась над причинами озабоченности вождя, поскольку изо всех сил
старалась не спутать выпирающие из земли корни гигантских сейб с телом
какой-нибудь анаконды, мирно переваривающей тапира или пекари.
Арасуве забрел в мелкую речушку и приложил ладонь к уху, как будто
стремясь уловить малейший шум. Ритими шепнула, что ее отец вслушивается в
отголоски речных струй, в бормотание духов, которым ведомо все о
подстерегающих нас впереди опасностях. Затем Арасуве опустил ладони на
поверхность воды и секунду подержал в руках лунное отражение.
Чем дальше мы шли, тем больше луна превращалась в затуманенное и едва
различимое световое пятно. И я подумала, что, может быть, это облака
стараются не отставать от нас, идущих навстречу рассвету. Мало-помалу
смолкли птичьи и обезьяньи голоса, стих ночной ветерок, и я уже знала, что
рассвет совсем рядом.
Мы пришли в шабоно в ту предрассветную пору сероватых сумерек, когда
уже не ночь, но еще и не утро. Многие Итикотери еще спали. Те, кто уже был
на ногах, приветствовали нас, удивляясь, как быстро мы вернулись.
Радуясь, что опасения Арасуве не оправдались, я улеглась в гамак.
Меня разбудила, подсев в мой гамак, Шотоми. -- Съешь быстренько вот
это, -- велела она, подавая мне печеный банан. -- Вчера я видела рыбу,
которую ты больше всего любишь. -- И, не дожидаясь, пока я скажу, что устала
и не смогу пойти, она подала мой маленький лук и короткие стрелы. При мысли
о том, что можно будет полакомиться рыбой вместо личинок, всю мою усталость
как рукой сняло.
-- Я тоже хочу пойти, -- сказал малыш Сисиве, увязываясь за нами.
Мы направились вверх по течению, где река образовывала широкие заводи.
Не слышно было ни шороха листвы, ни птиц, ни лягушек. Присев на камне, мы
смотрели, как первые солнечные лучи просачиваются сквозь окутанный туманом
лиственный шатер.