Она сплюнула свой шарик на ладонь и
протянула ему. Легкий вздох вырвался из ее губ, когда она поместила третий
шарик себе в рот и улеглась сверху на Этеву.
Хижина наполнилась дымом от очага, и огонь окончательно согрел
прохладный сырой воздух. Пылающий день и ночь очаг был центром каждого
жилища. Пятна копоти, остающиеся на пальмовых перекрытиях, отделяли один
семейный очаг от другого, так что никто не строил стен между хижинами. Они
располагались так близко, что смежные крыши частично перекрывали друг друга,
создавая впечатление одного громадного кольцевого жилища. Главный проход в
шабоно состоял из нескольких узких промежутков между двумя-тремя хижинами.
Каждая хижина поддерживалась двумя длинными и двумя короткими шестами. Более
высокая сторона хижины была открыта и обращена к расчищенному месту в центре
шабоно. Снаружи низкая сторона хижины была закрыта закрепленной у крыши
клиньями стеной из коротких столбов.
Тяжелый туман окутывал деревья вокруг. Листья пальм, свисающие с
внутренней стороны хижины, причудливо вырисовывались на сером фоне неба.
Охотничья собака Этевы подняла голову и, не проснувшись полностью,
широко зевнула. Я закрыла глаза, впадая в дремоту от запаха бананов,
жарящихся на огне. У меня затекла спина и болели ноги после того, как я
практически целый день провела на корточках, выпалывая сорняки в садах
неподалеку.
Я неожиданно открыла глаза от того, что гамак сильно раскачивался, а
маленькое колено давило мне на живот.
Инстинктивно я опустила сетку гамака, чтобы уберечься от тараканов и
пауков, постоянно падавших с пальмовой крыши.
По крыше и вокруг меня смеясь ползали дети. По сравнению с моей кожа у
них была нежнее и теплее. Практически каждое утро с тех пор, как я приехала,
дети приходили ко мне и трогали своими пухлыми руками мое лицо, грудь, живот
и ноги, уговаривая меня назвать каждую часть тела. Я притворилась, что сплю,
и громко захрапела. Два малыша приютились у меня по бокам, а маленькая
девочка сверху, давя своей темной головкой в мой подбородок. Они пахли дымом
и пылью.
Когда я впервые пришла в их деревню глубоко в джунглях между Венесуэлой
и Бразилией, то не знала ни слова на их языке. Но для восьмидесяти человек,
населяющих шабоно, это не стало препятствием для того, чтобы принять меня.
Для индейцев не понимать их язык равносильно тому, что ты aka boreki --
немой. То есть меня кормили, любили и прощали; ошибки не замечались, как
будто я была ребенком. Большинство моих промахов сопровождались неистовыми
взрывами смеха, который сотрясал их тела до тех пор, пока они не валились на
землю и слезы не наполняли их глаза.
Давление крошечной ручки на мою щеку прервало мои воспоминания. Тешома,
четырехлетняя дочь Ритими и Этевы, лежащая на мне, открыла глаза и,
пододвинув свое лицо к моему, начала моргать густыми ресницами напротив
моих.
-- Разве ты не хочешь вставать? -- спросила малышка, запуская свой
палец в мои волосы. -- Бананы готовы.
Мне не хотелось покидать теплый гамак.
-- Интересно, сколько месяцев я провела здесь? -- спросила я.
-- Много, -- в унисон ответило три голоса.
Я не удержалась от улыбки. В ответе слышалось звучание более трех
голосов.
-- Да, много месяцев, -- тихо произнесла я.
-- Ребенок Тутеми еще спал у нее в животе, когда ты пришла, --
прошептала Тешома, приютившись напротив меня.
Я не то чтобы перестала отдавать себе отчет о времени, но дни, недели и
месяцы потеряли свои четкие границы.
Только настоящее имело здесь значение. Для этих людей важно было лишь
то, что происходило каждый день среди зеленых покровов леса. Вчера и завтра,
говорили они, так же неопределенны, как и мимолетные сны, хрупкие, как
паутина, которая заметна лишь когда луч света проникает сквозь листву.
В течение нескольких первых недель отсчет времени был у меня навязчивой
идеей. Я не снимала самозаводящиеся часы днем и ночью и записывала в дневник
каждый восход солнца, как будто от этого зависело мое существование. Я не
могу точно определить, когда именно во мне произошло странное коренное
изменение. Но верю, что все это началось даже до того, как я приехала в
поселение Итикотери, -- в маленьком городке восточной Венесуэлы, где я
изучала целительские практики.
После транскрибирования, перевода и анализа многочисленных
магнитофонных записей и сотен страниц заметок, собранных в течение многих
месяцев работы с тремя целителями в районе Барловенто, я начала серьезно
сомневаться в целях и обоснованности моих исследований. Все попытки впихнуть
информацию в имеющие смысл теоретические рамки оказались бесплодными, потому
что материал изобиловал противоречиями и несоответствиями.