Я возношусь на небеса к самому Солнцу.
Песню шапори внезапно прервал один из мужчин. С криком: -- Меня ударило
солнце -- жжет глаза! -- он вскочил и беспомощно оглянулся в темноте. Ноги
его подкосились, и он с глухим ударом рухнул на землю. Никто словно ничего и
не заметил.
Голос Пуривариве звучал все требовательнее, словно в стремлении
возвысить всех мужчин до представленного им образа. Он снова и снова
повторял свою песню тем, кто еще оставался рядом. Чтобы мужчины не заплутали
в тумане своих видений, он предупредил их, что на пути к Солнцу в лесных
дебрях и сплетении корней их подстерегают острые копья бамбуковых листьев и
ядовитые змеи. Но больше всего он убеждал мужчин не впадать в сонное
забытье, а шагнуть из тьмы ночи в белую тьму солнца. Он обещал им, что их
тела пропитаются жаром хекур, & глаза их засияют драгоценным солнечным
светом.
Я просидела у хижины до тех пор, пока заря не стерла с земли остатки
сумерек, и в надежде обнаружить какое-нибудь явное свидетельство их
путешествия к Солнцу, стала переходить от одного мужчины к другому,
пристально вглядываясь в их лица.
Пуривариве провожал меня полными любопытства глазами и с насмешливой
улыбкой на изрезанном морщинами лице.
-- Ты не найдешь видимых следов того, что они летали к Солнцу, --
сказал он, словно читая мои мысли. -- Глаза их тусклы и красны от бессонной
ночи, -- добавил он, указывая на мужчин, тупо уставившихся в пустоту и
совершенно безразличных к моему присутствию. -- Драгоценный свет, отражение
которого ты ищешь в их зрачках, сияет теперь у них внутри. И видят его
только они сами.
И не дав мне спросить о его путешествии к Солнцу, он вышел из шабоно и
скрылся в лесу.
В последовавшие за этим дни в деревне воцарилось мрачное тягостное
настроение. Поначалу я лишь смутно чувствовала, а затем уже не могла
отделаться от уверенности, что от меня намеренно скрывают приближение
некоего события. Я стала угрюмой, замкнутой и раздражительной. Пытаясь
перебороть ощущение отчужденности, я старалась скрыть свои дурные
предчувствия, но меня словно осаждали некие не поддающиеся определению силы.
Если я спрашивала Ритими или любую другую женщину, не надвигаются ли
какие-то перемены, они даже не реагировали на мой вопрос и вместо этого
затевали разговор о каком-нибудь дурацком случае в надежде меня рассмешить.
-- На нас готовится набег? -- наконец спросила я у Арасуве в один
прекрасный день.
Он повернул ко мне озабоченное лицо, словно пытался, но не мог
разобрать мои слова.
Я сконфузилась, разнервничалась и чуть не заплакала.
Я сказала ему, что не такая уж я дура, чтобы не замечать, что мужчины
постоянно находятся в боевой готовности, а женщины боятся ходить одни на
огороды или рыбную ловлю.
-- Почему никто мне не может сказать, что происходит? -- выкрикнула я.
-- А ничего такого и не происходит, -- спокойно ответил Арасуве и,
закинув руки за голову, поудобнее растянулся в гамаке. Он тоже заговорил на
совершенно постороннюю тему, то и дело посмеиваясь по ходу рассказа. Но меня
это не успокоило. Я не стала смеяться вместе с ним, не стала даже слушать
его слов и, к его полному изумлению, сердито потопала в свою хижину.
Целыми днями я чувствовала себя несчастной, то обижаясь на всех, то
жалея себя. Я стала плохо спать. Я постоянно твердила себе, что ко мне,
полностью принявшей новый образ жизни, ни с того ни с сего стали относиться
как к чужой. Я злилась и считала себя обманутой. Я не могла смириться с тем,
что Арасуве не захотел доверить мне свою тайну. Даже Ритими не проявляла
особой охоты меня успокоить. Я страстно желала, чтобы здесь оказался
Милагрос.
Уж он бы наверняка развеял все мои тревоги. Уж он бы все мне рассказал.
Однажды ночью, когда я еще не совсем впала в сонное забытье, а витала
где-то между сном и явью, на меня обрушилось внезапное озарение. И пришло
оно не в словах, но преобразилось в целую последовательность мыслей и
воспоминаний, вспыхивавших передо мной яркими образами, и все вдруг
предстало в истинном свете.
Меня охватило ликование. Я расхохоталась с облегчением, переросшим в
настоящее веселье. Я слышала, как мой смех эхом разносится по всем хижинам.
Сев в гамаке, я увидела, что почти все Итикотери хохочут вместе со мной.
Арасуве присел у моего гамака.
-- Тебя не свели с ума лесные духи? -- спросил он, взяв мою голову в
ладони.
-- Свели, -- все еще смеясь, ответила я и заглянула в его глаза; они
блестели в темноте. Я обвела глазами Ритими, Тутеми и Этеву, стоявших возле
Арасуве с заспанными любопытными лицами, раскрасневшимися от смеха.
Из меня бесконечным потоком полились слова, громоздясь друг на дружку с
поразительной быстротой.