4, 23),- значит, до этого времени иудеи тоже не поклонялись Отцу в
духе, теперь же доступ к нему в Его истине был открыт "дальним и близким"
(Ефес. 2, 17) - и тем, кто покорствовал закону откровения, и тем, кто
подчинялся естественному закону, откуда и явствует, что и в откровении
заключалось нечто отдалявшее сознание от Бога в духе и что Христос,
явившись, потому есть конец откровения, что он устраняет этот отчуждающий
Бога момент.

Мы говорили об отношении религии откровенной к естественной религии. Если
же все, что развивали мы до сих пор, развито логически-последовательно, то
теперь вы сами видите, что для философской религии в этом историческом
последовании не остается никакого места, кроме третьего. Что же это за
место? Если применить к ней высказанное нами положение, что действительная
религия не может сущностно и по своей природе отличаться от действительной
же, то религия философская могла бы существовать лишь при условии, что она
заключала бы в себе факторы действительной религии - все те, что
наличествуют в естественной и в откровенной религии,- различие могло бы
состоять лишь в том, как заключала бы она в себе эти факторы, и притом
различение могло бы быть не иным, но лишь таким, что принципы, которые
действовали в тех религиях как принципы непостигнутые, теперь были бы в ней
постигнуты, поняты. Философская религия, по своему положению весьма далекая
от того, чтобы по праву снимать предшествующие ей религии, как раз
благодаря своему положению обрела бы обязанность, а благодаря своему
положению - средства постигать все те независимые от разума религии, причем
как таковые, во всей их истине и в их собственном, буквальном смысле.

А теперь вы видите: как раз такая философская религия и была бы потребна
нам, чтобы все то, что постигаем мы в мифологии как действительное,
постигать также и как возможное, т. е. постигать философски, тем самым
достигая философии мифологии. Однако такая философская религия не
существует, и если верно, что она была бы последним порождением и самым
высшим выражением совершенной философии, чего никто не станет отрицать, то
мы вправе также спросить: где же такая философия, которая была бы в
состоянии постичь, объяснить, т. е. представить как возможное, то, что мы
познавали в мифологии и, опосредованно, также в откровении,- реальное
отношение человеческого сознания к Богу? Ведь философия знает лишь религию
разума и рациональное отношение к Богу, и на любое религиозное развитие она
смотрит лишь как на развитие в идее; в этом коренится и суждение Германа о
том, что существует только философская религия. Мы считаем справедливым это
замечание об отношении нашего взгляда к общепризнанной философии, но не
видим в нем решающего аргумента против правильности всей нашей разработки
или против истинности ее результата. Ибо во всем своем исследовании мы
исходили не из какого-либо предвзятого взгляда, тем более не из какой-либо
особой философии, а потому результат был найден и установлен нами
независимо от какой бы то ни было философии. Мы искали мифологию не в каком
ином месте, но там, где обнаружит ее всякий. Не философия была для нас той
мерой, в соответствии с которой мы отвергали или принимали те или иные
взгляды. Мы приветствовали любой, даже самый далекий от философии способ
объяснения, если только он действительно объяснял. Мы достигали своего
результата, переходя со ступени на ступень, следуя путем чисто
исторического развития, ход которого открыт всякому; мы и здесь
предполагали верным то, что продемонстрировал Бэкон в отношении философии:
путем последовательного отбрасывания всего доказуемо ложного и очищения
лежащей в основе истины от прилепившегося к ней ложного истинное
оказывается замкнутым на столь узком пространстве, что мы просто принуждены
признать и высказать его. Итак, не столько эклектически, сколько на путях
поступательно движущейся, постепенно устраняющей все исторически немыслимое
критики мы достигли такой точки, где осталось только вот это воззрение на
мифологию; теперь наша задача - постигнуть его философски.

И все же! При той зависимости от философских понятий и своей собственной
способности разумения, в какой находится большинство людей, можно ожидать,
что многие отыщут в привычной им философии причины для того, чтобы не
согласиться с нашим воззрением. Но это не дает им права возражать нам
непосредственно, потому что наш взгляд - просто результат; если уж они
намерены возражать, то в более ранних наших умозаключениях они обязаны
найти нечто такое, что давало бы основание для возражений, да и это не
должно быть какое-то побочное соображение, не должна быть какая-то
частность (как легко ошибиться, когда затрагиваются столь многоразличные
вещи!),- это должно быть нечто такое, чего нельзя было бы устранить, не
распустив всю ткань наших умозаключений.