Мы обязаны учесть еще одно возможное возражение. Кто-то мог бы
сказать так: расхождения, различные характеры, какие мы усматриваем у
народов,- они и раньше существуют в коленах; так, если сохранить прежнее,
идущее от трех сынов Ноя - Сима, Хама и Иафета, оправдывающее себя и поныне
разделение, то, к примеру, семиты отличаются от яфетитов тем, что первые
сохраняют в целом большую близость к прарелигии, вторые дальше отошли от
нее; может быть, все это заложено уже в самих именах, и очень вероятно, что
имя яфетитов служит предзнаменованием самого широкого распространения и
разрастания политеизма и самого широкого географического его
распространения. А такое различие, которое, надо думать, дано уже вместе с
различением колен, противоречит принимаемой нами полной гомогенности
человеческого рода. На это следует отвечать так: прежде чем вообще могло
наличествовать названное различие, сначала должна быть дана сама
возможность удаляться от прарелигии. Такая возможность возникла лишь с
появлением второго принципа; прежде того различие не имеет даже возможности
проявиться, а если называть возможным то, что может проявиться, то оно даже
и невозможно. Колена обретают духовное значение лишь в итоге, и в
противоречии с тем, что обычно предполагается, мы должны сказать: таким
значением колена наделяются лишь с той поры, как существуют народы, и если
приведенное значение имени верно, то колена получают свои имена, лишь
становясь народами.

Итак, лишь относительный политеизм объясняет не только возникновение
народов вообще, но, как мы только что видели, и в особенных обстоятельствах
- так, он объясняет последование, в каком являются народы. Однако осталось
еще одно, о чем мы признавались, что не можем вполне прояснить это с
помощью наших понятий (какие были у нас тогда),- это неразрывно связанное с
возникновением народов возникновение различных языков - смешение языка как
следствие религиозного кризиса. Не поможет ли обретенное теперь разумение
хотя бы сколько-то приблизиться к полному пониманию этого узла проблем,
казавшегося нам раньше неопределенно далекой от своего решения проблемой?

Если когда-то, как говорится в Ветхом завете, "на всей земле был один язык
и одно наречие" - почему бы нам противиться такому представлению (больше,
чем другому,- о времени, когда не было народов)? - то подобную
неподвижность языка можно мыслить только так: языком владел тогда лишь один
принцип, сам неподвижный и не допускавший никаких изменений в языке, т. е.
удерживавший язык на ступени субстанциальности,- подобно тому как первый
Бог А был чистой субстанцией и был принуждаем принимать акцидентальные
определения лишь вторым Богом В. Коль скоро язык удерживался на этой
ступени принципом, и притом бесспорно принципом духовным, то уже гораздо
легче понять, что между этим принципом языка и религиозным принципом,
который в это же время безраздельно владел не только частью сознания, но и
всем сознанием, существовала и даже должна была существовать взаимосвязь.
Ибо язык мог быть подобным лишь Богу, который заполнял все сознание. Теперь
же является новый принцип и задевает, затрагивает первый принцип (тоже как
определяющий язык принцип) - он преобразует этот первый принцип, наконец,
делает его совершенно неузнаваемым и оттесняет вглубь. Тогда, коль скоро
язык определяется уже двумя принципами, неизбежными становятся не только
материальные различия языка, которые, напирая, во множестве выходят наружу,
но в зависимости от более глубокого или более поверхностного внедрения
второго принципа и, следовательно, в зависимости от того, в какой, большей
или меньшей, степени язык утрачивает свой субстанциальный характер,
выступают уже языки, которые исключают друг друга не просто материально, но
и формально, в своем отношении к принципам.

Вот что можно видеть, еще не перейдя к ближайшему рассмотрению
действительных фундаментальных различий языков.

А теперь прошу вас приобщить к сказанному следующее. Если наши предпосылки
обоснованны, то человечество переходит от относительного монотеизма, или
единобожия (здесь уместно это обычно поминаемое некстати слово) , к
двубожию (дитеизму) и затем к решительному многобожию (политеизму). И вот
то же самое поступательное движение совершается в принципах языка, которые
переходят от изначального моносиллабизма к дисиллабизму и затем к
совершенно раскованному полисиллабизму.

Моносиллабизм сохраняет слово в его чистой субстанции, и, когда он
выступает как принцип, мы не можем не предполагать принцип, фиксирующий
данное, отвергающий все случайные определения. Но - мы слышим, нам
возражают: на свете нет ни одного моносиллабического языка. Да, это так!
Нам известна лишь одна языковая система, в которой царит принцип
моносиллабизма,- это китайский язык, и как раз этому языку ученый муж,
считавшийся до последнего времени величайшим знатоком китайского языка и
китайской литературы (Абель Ремюза), полагал возможным отказывать в
моносиллабическом характере.