Иегова для Авраама - изначальный Бог лишь в своем истинном, непреходящем
существе. Тем самым этот Бог для него и El olam. Бог праистории. Бог неба и
земли, он же для него и El schaddai - вот его третий атрибут. Уже форма
слова указывает на самую глубокую древность: schaddai - это архаическое
множественное число, тоже множественное величия. Главный смысл слова -
крепость, мощь, т. е. тот же смысл, что и в столь же древнем слове "Е1" (в
отличие от Elohim и Eloah). El schaddai можно перевести так: "сильный
сильных", однако слово "schaddai" встречается и отдельно, так что здесь
оно, кажется, связано с Е1 только как приложение и оба слова вместе
означают: "Бог, который есть превышающая все мощь и сила". Вот Иегова и
говорит Аврааму: "Я - El schaddai" ("Я Бог Всемогущий") (17, 1). Здесь
слова "El schaddai" находятся в положении поясняющего предиката и относятся
к имени Иеговы как нечто заранее известное, заведомо предпосылаемое. Во
второй же книге Моисея встречается знаменитое место огромной исторической
важности; тут, напротив, Элоим говорит, обращаясь к Моисею: "Я - Иегова"
(Исх. 6, 2), причем Иегова предполагается уже более известным,- и говорит
так: "Являлся Я Аврааму, Исааку и Иакову с именем beel schaddai", т. е. в
El schaddai. Здесь перед нами явное свидетельство того, что El schaddai, т.
е. Бог праистории, опосредовал откровение и явление Бога истинного, Иеговы.
Яснее не выразить наш взгляд на первое откровение, яснее этих слов,
вложенных в уста самого Иеговы. Иегова не непосредственно являлся Аврааму,
ввиду духовности своего понятия он не может являться непосредственно, он
являлся ему в El schaddai. А второе звено этого стиха составляют слова: "с
именем моим Иегова я не открылся им" (праотцам). Вот слова, из которых
угодно было выводить, будто, согласно самому же Моисею, имя Иеговы - не
древнее, но проповеданное им самим, Моисеем, а если считать, что книги
Моисеевы вовсе не написаны им самим, то, утверждая новизну этого имени,
можно дойти до времен Давидовых и Соломоновых. Однако в этих словах нет
того, что хотели в них отыскать. Ведь, как известно, закон еврейского стиля
- это параллелизм, т. е. друг за другом следуют два звена, высказывающие
одно и то же разными словами, причем так, что одно звено нечто утверждает,
а другое это же самое выражает через отрицание противоположного, например:
"Я Господь, Бог твой [...]; да не будет у тебя других богов перед лицем
Моим" (Исх. 20, 2-3; Втор. 5, 6-7). Или: "Я Господь, это - Мое имя, и не
дам славы Моей иному и хвалы Моей истуканам" (Ис. 42, 8). Здесь же первый
член гласит: "я являлся праотцам моим в el schaddai", а потому второй - "с
именем моим Иегова я не открылся им" - может лишь повторять то же самое,
выражая смысл негативно; следовательно, второй может лишь значить:
"непосредственно (с именем моим Иегова), без посредства El schaddai, они
ничего не знали обо мне". Слово "bischmi" (с именем моим) лишь перифраза
слов "во мне самом": "В El schaddai они меня видели, во мне самом - нет".
Второе звено лишь подтверждает первое; впрочем, этими словами отмечен более
поздний и более высокий момент сознания, такой, какому ведом Иегова
независимо от El schaddai,- сознание, которое мы должны приписывать Моисею
и на иных основаниях. Однако доказательства будто бы более позднего
происхождения этого имени (вместе с которым само собою отпало бы все
основное содержание Книги Бытия) не найти, по крайней мере в этом месте.

Все изложенное до сих пор показывает, каким был монотеизм Авраама,- он не
был абсолютно немифологичным, потому что предпосылкой его был тот самый
Бог, который равным образом был предпосылкой политеизма, а явление Бога
истинного столь тесно связано для Авраама с этим Богом, что Бог, являясь
ему, видит в Авраамовом послушании тому Богу послушание ему, Богу истинному
(ср. Быт. 22, 1 и 22, 12, 15-16). Я говорил недавно: монотеизм Авраама -
это отнюдь не вообще немифологический монотеизм, потому что предпосылкой
его выступает относительно-единый, т. е. лишь первая потенция политеизма. А
поэтому способ, каким является Бог истинный,- даже сам этот способ явления,
которое не может оторваться от своей предпосылки,- целиком мифологичен, т.
е. таков, что момент политеизма постоянно проникает сюда. Обращаться со
всеми рассказами, особенно Книги Бытия, как с мифами считается чем-то
кощунственным, между тем как эти рассказы по меньшей мере открыто мифичны,
они, правда, не мифы в том смысле, как обычно разумеют это слово (т. е. как
"басни"), однако они рассказывают действительные, хотя и мифологические, т.