То, первое - это время размежевания народов, или
время кризиса, перехода к разделению. Однако кризис опять же лишь внешнее
выявление, следствие внутреннего процесса. Истинное содержание
доисторического времени - это возникновение формально и материально
различных учений о Богах, следовательно, мифологии вообще, которая в
историческое время предстает уже как нечто готовое и наличное,
следовательно, есть нечто прошедшее со стороны своего исторического
возникновения. Ее становление, т. е. ее собственное историческое бытие,
заполняло все доисторическое время. Евгемеризм наоборот - вот правильный
взгляд на вещи. Не так, как учил Евгемер,- мифология не содержит в себе
события древнейшей истории, а наоборот: мифология в своем возникновении, т.
е., собственно говоря, процесс, в каком она возникает,- вот что такое
истинное и единственное содержание древнейшей истории; и если задаваться
вопросом, чем же было заполнено то время, кажущееся столь немым, столь
бедным событиями, столь пустым в сравнении с грохотом позднейшего времени,
то отвечать надо так: это время было заполнено теми внутренними процессами
и движениями сознания, которые сопровождали или имели следствием
возникновение мифологических систем, учений о Богах разных народов и
окончательным результатом которых было разделение человечества на народы.

Соответственно и историческое и доисторическое время - это уже не
относительное различение в пределах одного и того же времени, это - два
сущностно различенных, разделенных цезурой, исключающих друг друга, но тем
самым и ограничивающих друг друга времени. Ибо есть между ними сущностное
различение: в доисторическое время сознание человечества подвержено
внутренней необходимости, процессу, который как бы отнимает его у
действительного мира, между тем как каждый народ, который вследствие своего
внутреннего решения стал народом, этим же самым кризисом полагается вовне
этого процесса как такового и, свободный от него, предает теперь себя той
последовательности деяний и поступков, более внешний, мирской, светский
характер которых превращает их в деяния и поступки исторические.

Итак, историческое время не продолжается в доисторическом, но, как
совершенно иное, напротив, обрезано и ограничено таковым. Мы называем его
совершенно иным не потому, чтобы в самом широком смысле оно тоже не было
историческим, потому что и тогда, в это время, совершается исторически
грандиозное и время это полно событий - однако событий совершенно иного
вида, подчиненных совсем иному закону. В этом смысле мы и назвали его
относительно-доисторическим.

Однако это время, которым замкнуто и ограничено время историческое, в свою
очередь тоже определено, и само оно тоже в свою очередь ограничено иным.
Это же иное или, вернее сказать, третье время не может в свою очередь вновь
быть просто каким-то историческим, но может быть лишь
абсолютно-доисторическим - это время полнейшей исторической неподвижности.
Это время еще не разделенного, единого человечества, которое само не
нуждается уже в ограничении, потому что относится к последующему лишь как
момент, как чистая исходная точка, постольку, поскольку в нем самом нет
истинного последования событий, нет последования времен, в отличие от двух
иных. В нем, говорил я, нет истинного последования времен - это не значит,
что в нем вообще ничего не происходит, как истолковал это один благодушный
человек. Потому что конечно же и в то вообще доисторическое время солнце
всходило и заходило, люди ложились спать и вставали по утрам, они женились
и выходили замуж, они рождались и умирали. Но во всем том не было никакого
поступательного движения вперед, не было исторического совершения - так нет
истории у индивида, если у него вчера все, как сегодня, и сегодня все, как
завтра, если все его бытие - только повторяющийся круг равномерных перемен.
Истинное последование не создается такими событиями, которые проходят, не
оставив следа, и покидают целое в том состоянии, в каком нашли его. Вот по
этой самой причине - потому что во все это абсолютно-доисторическое время
целое оставалось в конце, каким было в начале, потому что внутри всего
этого времени не было уже никакого последования времен, потому что оно (и в
этом смысле лишь единое) есть лишь - как выразились мы - вообще
тождественное время, стало быть, по существу время без времени (возможно,
это безразличие текущего времени удержано памятью в форме неимоверной
продолжительности жизни наидревнейших поколений),- вот по этой самой
причине, говорю я, это время и не требует, чтобы его ограничивало иное, его
продолжительность безразлична: что короче, что длиннее - все едино; само же
оно (именно поэтому) служит границей не просто времени (одного из времен),
но вообще времени - оно последнее, к какому можно восходить во времени.