Отсюда - а это первое
неизбежное умозаключение - следует, что нам неведомо какое-либо
историческое начало политеизма, даже если историческое время брать в самом
широком смысле слова. Историческое время в точном понимании начинается
тогда, когда разделение народов совершилось. Совершившемуся разделению
предшествует, однако, время кризиса народов; как переход к историческому
времени, этот кризис, собственно, доисторичен, но поскольку и здесь нечто
происходит и случается, то доисторичен лишь относительно исторического
времени в самом узком его понимании- в самом же себе все же историчен;
кризис - это доисторическое или историческое время лишь соотносительно.
Напротив того, время спокойного, еще не потрясенного в своих основаниях
единства человеческого рода - вот что такое вообще, абсолютно
доисторическое, праисторическое время. Однако сознание того времени уже
всецело исполнено тем абсолютно-единым, что впоследствии станет первым
Богом сукцессивного политеизма. Постольку нам и неведомо историческое
начало политеизма. Но нельзя ли было бы думать так: совсем не необходимо,
чтобы все праисторическое время было исполнено того первого Бога, ведь и в
пределах этого времени можно мыслить какую-то более раннюю пору, когда
человек непосредственно общается с истинным Богом, и более позднюю, когда
он впадает в руки относительно-единого. На такие возражения можно заметить
следующее: само понятие абсолютно-праисторического времени уже снимает все
эти "раньше", "позже", какие хотелось бы мыслить в нем. Ведь если бы в нем
могло еще что-то совершаться,- а предполагаемый переход от Бога истинного к
относительно-единому - это все же событие,- то оно бы и не было
абсолютно-праисторическим, а само принадлежало бы к историческому времени.
Будь в нем не один принцип, а последовательность нескольких, то это время и
было бы последовательностью действительно различных времен, а тем самым
частью или отрезком исторического времени. Абсолютно же праисторическое
время неделимо по самой своей природе, это абсолютно тождественное время, а
потому, какую бы длительность ни придавать ему, его следует рассматривать
лишь как момент, т. е. как время, в каком начало что конец и конец что
начало, некое подобие вечности, потому что сама вечность - это не
последовательность времен, а лишь единое время; так и то время - оно единое
время, действительное не в себе самом (как последовательность времен), но
становящееся временем лишь относительно последующего (когда само оно
становится прошлым). Коль скоро это так и праисторическое время вообще не
допускает дальнейшего различения времен внутри себя самого, то такое
сознание человечества, для которого относительно-единый Бог - это еще
вообще единый Бог, такое сознание есть первое действительное сознание
человечества, сознание, до которого ему, человечеству, не ведомо никакое
иное, сознание, в каком оно обнаруживает себя, как только оно впервые
обнаруживает себя, сознание, какому не предшествует во времени никакое
иное; отсюда, стало быть, и следует, что нам неведомо какое-либо
историческое начало политеизма, потому что в первом действительном сознании
политеизм наличествует не реально (ибо первое звено само по себе еще не
образует действительной последовательности), но только роtentia.

Весьма замечательно, при столь отклоняющемся ходе рассуждения, наше полное
согласие в этом месте с Дэйвидом Юмом, который утверждал: проникая в глубь
истории, мы повсюду встречаем одно лишь многобожие. В этом мы полностью
присоединяемся к нему, хотя неопределенность и всяческие неточности его
изложения заставляют сожалеть о том, что предвзятые мнения философа в этом
случае как бы отменили и тщание и точность историка. Юм исходит из
совершенно абстрактного понятия политеизма и, не считая стоящим делом
проникновение в подлинные свойства и различные виды политеизма, исследует в
соответствии с абстрактным понятием, как мог возникнуть политеизм. Юм
первым подал пример неосновательного рассуждения, столь часто
применявшегося впоследствии (но только без острого ума и проницательности,
присущих Юму) к историческим проблемам,- не осматриваясь в поисках того,
что еще можно реально распознать в истории, пытались представить, как все
могло бы происходить, а потом смело утверждали, что именно так все это и
происходило в действительности.

Особенно характерно для того времени, что Юм сразу же откладывает в сторону
Ветхий завет, как если бы он лишался всякой исторической ценности оттого,
что иудеи и христиане смотрят на него как на Священное писание, или как
если бы эти сочинения переставали быть источником познания древнейших
религиозных представлений,- источником, с которым и по чистоте, и по
древности не сравниться никакому иному и самое сохранение которого, так
сказать, чудесно,- и все только оттого, что пользовались им по преимуществу
богословы, притом в догматических целях.