Однако сделаем еще один шаг вперед и спросим: разве кто-либо читавший
Гомера со смыслом не видел у него даже и то, как возникают Боги? Впрочем, и
у него Боги выходят наружу из какого-то непостижимого для него самого
прошлого, но по крайней мере чувствуешь, что они выходят. В гомеровской
поэзии все ослепительно ново, исторический мир Богов предстает здесь в
своей первозданной, юношеской свежести. Религиозная сторона Богов - это
извечное, что, однако, лишь проглядывает сквозь темноту фона, а
историчность и вольная подвижность Богов - это новое, только возникающее.
Кризис, вследствие которого мир Богов разворачивается в историю Богов,
совершается не помимо поэтов, но в поэтах самих, он, кризис, создает эти
поэмы, и потому Геродот вправе сказать: оба поэта, по его категорическому и
вполне обоснованному мнению самые ранние у греков, создали теогонию
эллинам. Не личность поэтов, как вынужден выразиться Геродот, но
приходящийся на их время кризис мифологического сознания творит историю
Богов. И оба этих поэта творят теогонию еще и в ином смысле - не в том, в
каком говорится, что две ласточки не делают весны, потому что весна
наступит и так; нет, история Богов творится лишь в самих поэтах - в них она
становится, в них она разворачивается, в них впервые наличествует и
высказывается в слове.

Так мы, выходит, и оправдали нашего историка, острый ум которого, что
касается существа дела, проявляется в отношениях самой седой старины, в
самых глубокомысленных изысканиях,- мы оправдали его во всем, включая
словесное выражение. Для него возникновение теогонии было еще слишком
близким по времени событием, чтобы он мог притязать на исторически
обоснованное суждение о нем. И мы можем ссылаться на его мнение как
таковое, приводя его суждение в доказательство того, что поэзия могла
послужить естественным концом мифологии и была необходимым,
непосредственным ее порождением, но как реальная поэзия (а какой толк
говорить о поэзии in potentia?) не могла быть производящим основанием, не
могла быть источником представлений о Богах.

Так это выступает в самом закономерном развитии, в развитии народа по
преимуществу поэтического - эллинского.

Если же, чтобы охватить все, что еще можно исторически распознать в этих
отношениях, мы отправимся еще дальше назад, то тут прежде всего появятся
индийцы. Правда, если бы все, что приходит в голову одному или нескольким,
тотчас становилось догмой, то мы вот только что произнесли немалую
историческую ересь - мы непосредственно подсоединили индийцев к грекам. Но
ведь на деле индийцы - единственный народ, у которого есть общее с греками,
а именно тоже свободное, развитое во всех своих формах и точно так же
вышедшее из мифологии поэтическое искусство. Не говоря обо всем остальном,
одна эта богато развитая поэзия указала бы индийцам такое место. Однако к
этому прибавляется и нечто иное, что само по себе имело бы не меньшее
значение,- это язык, который не только относится к той же формации, что и
греческий, но и ближе всего к нему по своему грамматическому развитию. Надо
быть человеком совершенно бесчувственным к закономерностям любого развития,
особенно исторических явлений, чтобы при этих обстоятельствах
придерживаться мнения, которое возвышает индийцев, провозглашая их
изначальным народом и выводя его далеко за рамки истории всех остальных
народов, хотя при первом своем появлении такое мнение вполне объяснимо и
извинительно. Потому что изучать впервые язык, на котором написаны самые
выдающиеся памятники индийской литературы,- это требовало и большого
лингвистического дарования, и значительных усилий, да и можно ли отказать в
признании ученым мужам, кто, отчасти будучи уже в летах, когда изучение
языков идет не так-то гладко, не только овладел санскритом (правда, с
дальней дистанции), но и облегчил и выровнял своим последователям тернистый
путь его освоения? Однако справедливо ждать от великих усилий и серьезного
результата, так что если предтечи почитали великой наградой уже само
освоение и завоевание санскрита, то последователям и ученикам, которые
сразу же появляются, когда речь заходит о расширении человеческих знаний,
пришлось искать иных способов вознаградить себя за труды, будь то даже
легкомысленные преувеличения и такие гипотезы, которые опрокидывали прежде
принятую последовательность народов и все переворачивали вверх дном. И на
деле такое возвышение индийцев не следует оценивать существенно иначе,
нежели геологическую гипотезу о возвышении материков, о которой Г°те
говорит, что она исходит из такого взгляда на вещи, "где уже не остается
ничего твердого и правильного и где речь может идти лишь о случайных и
бессвязных событиях",- суждение, к которому можно присоединиться, если
иметь в виду современное состояние названной теории, отнюдь не недооценивая
важность фактов, на которые эта теория ссылается, и отнюдь не находя более
вероятными прежние гипотезы, тем более не желая отстаивать их.