Кто
не вообразит себе охотно племя людей - если не на дальних островах, так в
изначальные времена,- племя людей, для которых вся действительность
превращена Фатой Морганой в сказку? Во всяком случае взгляд этот заключает
в себе такое представление, мимо которого не проходит никто, даже если
никто и не останавливается на нем. Мы опасаемся того, что легче признать
сам этот взгляд поэтическим вымыслом, нежели ему самому выдержать
историческую проверку. Потому что, какие бы более конкретные определения ни
придавать такому воззрению, все равно придется объяснять, как это случилось
так, что человечеством, или каким-то первозданным народом, или вообще
народами в самую раннюю пору их существования овладело некое непреодолимое
внутреннее влечение к поэзии, содержанием которой явились Боги и вся
история Богов.

Любой человек, наделенный естественным чувством, может заметить, что первое
уразумение сложных вещей чаще всего бывает верным. Верным в том отношении,
что правильно намечается цель, к которой должна устремиться мысль,- не в
том, чтобы она сразу же достигалась. Поэтический взгляд на мифологию и есть
такое первое уразумение,- в нем, бесспорно, содержится нечто верное
постольку, поскольку тут ни один смысл не исключается и мифологическое
содержание разрешено брать вполне буквально; так что мы воздержимся от
того, чтобы называть такой взгляд ложным, напротив, он показывает нам, чего
можно достичь, и, следовательно, сам же этот взгляд торопит нас оставить
его и перейти к дальнейшим изысканиям.

Впрочем, это поэтическое объяснение значительно выиграло бы в
определенности, если бы вместо того. чтобы искать поэзию в теогонии вообще,
снизошло до реально существовавших отдельных поэтов, признав их творцами
мифологии - по примеру знаменитого и столь часто обсуждаемого места из
Геродота, где, правда, не о поэтах вообще, но о Гесиоде и Гомере говорится:
вот кто сотворил теогонию эллинам (O u t o i e i s i n o i p o i h s a n t
e V J e o g o n i h n E l l h s i n . II, 53).

В план нашего предварительного обсуждения входит отыскание всего того, что
может пролить исторический свет на возникновение мифологии, а поэтому
весьма желательно установить, что же можно исторически распознать в
отношении поэзии к мифологии в самые ранние времена. По этой причине слова
историка достойны более подробного обсуждения в настоящем контексте. Ибо
понимать их в чисто случайном и внешнем отношении - что история Богов была
впервые воспета в поэмах Гесиода и Гомера - воспрещает контекст, если бы
языковое употребление и не препятствовало этому. Историк несомненно
подразумевал нечто более существенное. Некоторое историческое содержание
можно, бесспорно, извлечь из этого места, ибо сам Геродот подает свое
высказывание как итог специальных разысканий и расспросов.

Если бы был назван один Гесиод, то под "теогонией" можно было бы разуметь
одноименную поэму; поскольку же об обоих поэтах одинаково говорится, что
они создали теогонию эллинам, то совершенно очевидно, что под нею может
подразумеваться лишь само существо дела, теогония.

Но ведь Боги не могли же быть придуманы этими двумя поэтами, историка
нельзя понимать так, будто Греция узнала Богов лишь со времен Гомера и
Гесиода. Это невозможно уже согласно самому же Гомеру. Ведь ему известны
храмы, жрецы, жертвоприношения, алтари Богов, и все это для него не новое,
а древнее. Не раз приходилось слышать - Боги Гомера всего лишь поэтические
существа. Верно! Если только это значит, что он уже не думает о суровом,
мрачно религиозном значении Богов, но нельзя говорить, что это только лишь
поэтические существа; для людей, каких изображает поэт, они обладают вполне
реальным значением, и как такие существа с религиозным значением и,
следовательно, даже со значением доктрины они не изобретены поэтом, а
обретены им. Между тем Геродот на деле говорит не о Богах вообще, но об
истории Богов и поясняет это так: какого происхождения каждый Бог и все ли
они были испокон века, это известно, так сказать, со вчерашнего или с
позавчерашнего дня, т. е. со времен двух названных поэтов, которые жили не
раньше, чем лет за четыреста до Геродота. Эти поэты и создали теогонию
эллинам, дали имена Богам, распределили между ними почести и должности и
придали каждому свой облик.

Главное ударение лежит, таким образом, на слове "теогония". Геродот хочет
сказать: вот этим целым, в котором каждому из Богов отведено его
естественное и историческое отношение, каждому придано особенное имя и
придана особенная должность, каждому дан его облик, вот этим учением о
Богах, которое есть и история Богов, эллины обязаны Гесиоду и Гомеру.

Но если так понимать эти слова, как оправдать их? Где же, собственно,
занимается Гомер происхождением Богов? Очень редко, при случае, на ходу он
иной раз обсуждает естественные и исторические отношения Богов.